Тайная жизнь петербургских памятников - [3]

Вспомнилось вдруг: однажды директору школы учитель труда сломал руку. Драка у них приключилась. Наш трудовик пил, приходил на урок датый. Директор в юности был боксером, вряд ли трудовик был самбистом, но руку директору он умудрился как-то сломать – правую, и тот некоторое время ходил с гипсом. После драки директор трудовика уволил.

Дочь трудовика училась в нашем классе. Я ее почти не помню, тихая, незаметная девочка; ей ставили двойки. Потом ее перевели в другую школу.

Зачем они такие разные? В самом деле, зачем?

Легче всего это бьющее в глаза несоответствие объяснить несогласованностью в работе двух скульпторов – действительно, авторство верхней фигуры принадлежит, как теперь мне известно, И. Я. Гинцбургу, а нижней – М. Я. Харламову, но это слишком поверхностное объяснение. Несоразмерность фигур безусловно концептуальна. Здесь указание на то, что фигуры принадлежат разным видам реальности. Но вот какая – какой?

А кто нам сказал, что рельефная надпись «Г. В. Плеханов» относится к персоне, стоящей за кафедрой? Откуда такая уверенность?

Сегодня я убежден, что рабочий, стоящий внизу, с молотом и знаменем, это и есть сам Георгий Валентинович Плеханов.

Вспомним знаменитый памятник Суворову между Марсовым полем и Троицким мостом. Суворов не похож на себя, он в латах, со щитом, оголенной шпагой в руке. Но это – Суворов! Точно так же Плеханов. Подобно Суворову, представленному нам в образе Марса, Плеханов явлен в образе молодого рабочего. Фартук на нем – примерно то же, что и римские латы Суворова. Молот и знамя – это как шпага и щит. Плеханов аллегоричен и вместе с тем человечен – он не возвышается над людьми, как тот, кто над ним и над нами – тот, кто стоит за кафедрой.

Так кто же тогда стоит за кафедрой?

А вот это уже чистой воды аллегория. Это гений марксизма.

Аллегория, божество… Чистый гений теории прибавочной стоимости. Он. Или Оно.

Вот оно вытянуло руку из зелени и хочет ветви раздвинуть. Чтобы не застило глаза ему больше – пора! – и чтобы быть самому явленным миру…

2003

Менделеев, его секрет

По крайней мере два раза в год – по сдаче весенних экзаменов и 1 сентября – бронзовому Менделееву, что сидит в саду по адресу Московский проспект, 19, благодарные студенты Технологического института чистят нос. Подозреваю, они пользуются химическим реактивом.

Вообще-то, в институте есть свой Менделеев, как бы ведомственный, во дворе, но возвышается голова того Менделеева на недосягаемой пятиметровой высоте, заданной брускоподобным пьедесталом. Здесь нужна лестница. Общегородской, конечно, доступнее.

Бородатый, длинноволосый Дмитрий Иванович не кажется обиженным на студентов. Сверкающий даже в пасмурную погоду нос выглядит диковато, но выражение лица в эти дни у памятника снисходительно-добродушное: эх, дураки, дураки!..

Он сидит в кресле – вальяжно, нога на ногу, в скверике около дома, в котором когда-то жил. Соответственно и обстановка очень домашняя. Это, пожалуй, самый домашний памятник в городе. Один из самых неброских. Можно пройти мимо и не заметить. Очарователен беспорядок под креслом – груда книг, какие-то свитки… Все очень предметно, конкретно, буквально. Причем буквально «буквально»: на одном из ученых трудов, лежащих под креслом, различимы неровные буквы, из которых складываются слова: «Временник Главной палаты мер и весов». А вот что за слова, что за цифры и формулы содержит солидный фолиант, в раскрытом виде лежащий на ноге ученого, сказать трудно. Для этого надо перейти Московский проспект, подняться, как минимум, на третий этаж Технологического института и посмотреть в бинокль в окно; проще, однако, вскарабкаться на пьедестал, он невысокий – один метр всего. Нас ждет разочарование. Страницы книги девственно чисты. Менделеев лишь делает вид, что читает. В том-то и фокус. Что можно читать в книге без букв? (Надо полагать, это еще не написанная книга.) А ничего. Так чем же занят ученый? Ничем. Абсолютно ничем. И книгу он открыл для отвода глаз. Я знаю секрет Менделеева. Если мы обратим внимание на левую руку Дмитрия Ивановича, то с удивлением обнаружим, что памятник что-то прячет от нас. Подойдем-ка поближе, присмотримся. Что же мы видим? В руке папироска! У него ж перекур! Менделеев только что затянулся и теперь от посторонних глаз пытается скрыть недокуренную папироску!

Потрясающе. Я не знаю более трогательной детали во всем петербургском сообществе мемориальных фигур. Что слава посмертная, что память, когда нельзя покурить? Скульптор Гинцбург Илья Яковлевич знал, что делал (было ему далеко за семьдесят, когда открывался памятник), это он, академик, сам одной ногой стоявший в могиле, позаботился о маленькой слабости великого химика: пусть курит себе! В лаборатории нельзя, а здесь можно. А то ведь устанешь вечно сидеть.

Между прочим, автор Плеханова.

Если Менделеев чуть-чуть повернет голову направо, то обязательно увидит – совсем рядом – в каких-то ста шагах от себя, перед главным входом названного его именем института, где он долгие годы заведовал химической лабораторией, Плеханова – Георгия Валентиновича, не химика. Впрочем, памятникам вредно друг на друга смотреть.