Тайная жизнь пчел - [30]

Я смотрела, как она нагружает красную тележку — ту, что я видела на заднем дворе, — дощатыми рамками, которые вставляют в ульи, чтобы пчелы могли откладывать туда мед.

— Необходимо убедиться, что у матки достаточно места, чтобы отложить яйца, иначе мы получим рой, — сказала она.

— Что это значит — рой?

— Ну, если у нас есть матка с группой свободолюбивых пчел, которые откалываются от остальных и начинают искать новое место, чтобы уйти, это называется рой. Обычно они обосновываются на какой-нибудь ветке.

Было очевидно, что рой ей не нравится.

— Итак, — сказала она, переходя к делу, — нам нужно извлечь из ульев рамки, наполненные медом, и вставить туда пустые.

Августа толкала тележку, а я шла за ней, неся дымарь, набитый сосновыми иглами и листьями табака. Зак оставил по кирпичу на крышке каждого улья, чтобы Августа знала, что делать. Если кирпич лежал спереди, это означало, что колония почти наполнила соты и нужен был новый супер. Если кирпич был сзади, это значило, что здесь были проблемы, вроде восковой моли или больных маток. Положенный на бок кирпич возвещал о благополучном пчелином семействе.

Августа чиркнула спичкой и подожгла дымарь. Я видела, как ее лицо озарилось, а затем снова погрузилось во мрак. Она раскачивала ведерком, окуривая улей. «Дым, — сказала она, — действует лучше любого успокоительного».

И все же, когда Августа сняла крышку, пчелы потекли наружу толстыми черными веревками, которые разделялись на прядки, — ливень крошечных крылышек, суетящихся вокруг наших лиц. Кругом уже не было ничего, кроме пчел, и я посылала им любовь, как учила меня Августа.

Она извлекла рамку — полотно в черных и серых тонах, с серебристыми вкраплениями.

— Вон она, Лили, видишь? — сказала Августа. — Это матка — та, что больше других.

Я сделала реверанс, какой положено делать перед королевой Англии. Августа засмеялась.

Я хотела, чтобы она меня полюбила и навсегда оставила здесь. Если она меня полюбит, то, может быть, она забудет, что монашке Беатрис нужно возвращаться домой.

* * *

Когда мы шли обратно к дому, темнота уже окончательно сгустилась и вокруг нас летали светлячки. В окно я видела Розалин и Маю, заканчивающих мыть посуду.

Мы с Августой уселись на складные садовые стулья возле каучукового мирта, разбрасывающего по земле свои цветки. Из дома лилась мелодия виолончели, она поднималась выше и выше и, отрываясь от Земли, направлялась к Венере.

Я понимала, как подобная музыка может изгонять духов из умирающих, провожая их в другую жизнь. Я жалела, что Июна не могла проводить в мир иной мою маму.

Я смотрела на каменную стену, окаймляющую задний двор.

— В той стенке засунуты какие-то листочки, — сказала я, как будто Августа сама этого не знала.

— Да, я знаю. Это стена Маи. Она сама ее строила.

— Сама? — я пыталась представить ее — как она мешает цемент и носит камни в своем переднике.

— Она принесла много камней с реки, которая течет там, в лесу. Она делала это лет десять, если не больше.

Вот откуда у нее такие мускулы — из-за камней.

— А что это за бумажки между камнями?

— О, это длинная история, — сказала Августа. — Думаю, ты заметила — Мая не совсем обычная.

— Ее, несомненно, легко огорчить, — сказала я.

— Это оттого, что Мая воспринимает все иначе, чем остальные. — Августа положила свою ладонь мне на руку. — Понимаешь, Лили, когда мы узнаём о каком-нибудь несчастье, которое случилось не с нами, оно может нас ненадолго расстроить, но это не разрушает полностью наш мир. Словно бы вокруг наших сердец есть зашита, которая не дает боли нас сокрушить. Но у Маи этого нет. Все входит в нее — все страдание мира, — и она чувствует так, словно это происходит с ней. Ей все равно, чья это боль.

Значит ли это, что если я расскажу Мае о кучках крупы Т. Рэя, о его бесконечных мелких жестокостях, о том, как я убила свою маму, — значит ли это, что Мая почувствует все то, что чувствую я? Мне хотелось узнать, что происходит, когда это чувствуют двое.

Из кухонного окна донесся голос Розалин, а затем послышался смех Маи. В тот момент Мая казалась такой нормальной и счастливой, что трудно было поверить, что она такая, какая есть: сейчас смеется, а через мгновение ее уже затопляет слезами всеобщее горе. Меньше всего мне бы хотелось быть такой, но мне не хотелось и быть как Т. Рэй — невосприимчивой ко всему, кроме собственной эгоистичной жизни. И я не знала, что хуже.

— Она такой родилась? — спросила я.

— Нет, в детстве она была счастливым ребенком.

— И что же случилось?

Августа сфокусировала взгляд на каменной стенке.

— У Маи был близнец. Наша сестра Апрелия. Они были как одна душа, живущая в двух телах. Я никогда ничего подобного не видела. Если у Апрелии болели зубы, десны Маи распухали и краснели, точно так же как и у Апрелии. Наш отец лишь однажды выпорол Апрелию ремнем, и я клянусь, что рубцы появились и на ногах у Маи. Эти двое никогда не разлучались.

— В тот день, когда мы приехали. Мая сообщила, что Апрелия умерла. Именно тогда у Маи это и началось, — сказала Августа, взглянув на меня, словно пытаясь понять, стоит ли продолжать. — Это не слишком веселая история.