Тайная жена - [48]

– Ничего нет удивительного, что ты влюбилась в него. Я заподозрила это еще в нашу первую встречу – ты так ревниво на меня поглядывала. Но… лучше забудь его. Десмонд способен вынуть у женщины сердце и забавляться им, как неразумное дитя. Что до меня, то я думаю, сердце – совершенно ненужный орган. Оно только мешает в жизни, и если бы у нас его не было, мы бы страдали куда меньше!

Марина прижала руки к груди и вздрогнула от боли, вспомнив, как колотилось ее сердце и как билось навстречу сердце Десмонда. Теперь у нее в груди пустота, молчание, тоска, а у него… все так же стучит сердце в грудь Агнесс?..

Она скрипнула зубами:

– О, будь он проклят! Я его ненавижу!

– И это – тоже от сердца, – рассудительно сказала Джессика, – не надо его ненавидеть, не надо проклинать. Вы богаты, красивы, даже ослепительны, вдобавок отличаетесь лихим характером. Забудьте о Десмонде! Найдите другого. Женщине, у которой есть любовники, совсем не нужен муж, ей даже не нужны дети.

Марина вытаращила глаза. Предполагается, что настоящая леди не должна даже слова такого знать – «любовник», не то что высказывать столь неприличные мысли!

– Ну что, я вас опять шокировала? – задиристо глянула Джессика. – Этого я и добивалась. Теперь вы не позволите Десмонду себя снова мучить.

– Легко мучить тех, кто не может защищаться! – Марина отошла под прикрытие дверцы огромного платяного шкафа и принялась спускать с плеч платье.

– А вы защищайтесь! Защищайтесь, как можете! Наслаждайтесь каждым днем своей жизни! Вы свободны, а Десмонд обременен Агнесс, которая липнет к нему, как…

– Как банный лист, – хмуро сказала Марина, выпутываясь из мятой юбки.

– Что-что? – засмеялась Джессика, и Марина спохватилась: она ведь заговорила по-русски. А что такое банный лист и почему он липнет, в жизни не понять ни одному иностранцу, не стоит и пытаться объяснять.

– Я хотела сказать, как пиявка, – буркнула она.

– Вы, верно, влюбились в Десмонда еще в России? Встретились с ним в какой-нибудь романтической обстановке и вообразили, что он женится на вас? – вдруг прямо, почти грубо спросила Джессика. – Однако браки между кузенами не очень хороши для будущих детей, к тому же…

– Мы не по крови кузены, а по свойству, – зачем-то соврала Марина. – Мой покойный батюшка – брат жены графа Чердынцева, брата покойной леди Маккол.

– Да? – удивилась Джессика. – А мне помнится, Десмонд представил вас как родную племянницу своей матушки… Впрочем, вам виднее. Я, наверное, что-то напутала. Дело ведь вовсе не в этом! Будь вы никакой не кузиной, а даже любовницей нашего дорогого Десмонда, на которой он тридцать раз обещал жениться, я бы все равно сказала вам, Марион: держитесь от него подальше! Для пылкой, любящей, страстной женщины быть рядом с таким эгоистичным мужчиной – это саморазрушение. Десмонду нужна женщина, для которой имя и звание леди Маккол будет звучнее всех ласковых слов, которых никогда не удостоит ее равнодушный супруг. Она будет удовлетворена властью над этим великолепным замком, над сонмом трепещущих слуг… Она будет держать в руках все бразды управления хозяйством, муж будет без нее абсолютно беспомощен. И знаете, когда настанет пик ее торжества? Когда она воспитает своего сына, будущего лорда Маккола, в ненависти и презрении к его отцу! – Голос Джессики взмыл до высокой, почти торжествующей ноты и вдруг оборвался коротким рыданием.

– Джессика! – Марина, испуганная ее восковой бледностью, кинулась вперед, подхватила Джессику, подвела к креслу. – Вам лучше сесть.

– Нет, ничего, все уже прошло. – Джессика зябко потерла руки. – Просто, Марион… как-то так случилось, что вы – единственный человек, которому я выдала боль, которая скрывается под маской приличий. В тот страшный день, когда сгорел мой дом и погибли родители, я была с Алистером. Мы поехали кататься верхом, и конь мой вдруг охромел, да так, что едва мог передвигаться. Мы с Алистером ехали на его коне – конечно, медленно, да еще меня угораздило свалиться. Когда мы добрались до Маккола, было уже поздно возвращаться домой. К тому же я ужасно себя чувствовала и осталась ночевать. К моим родителям мы отправили посыльного. Он вернулся под утро, едва живой от ужаса, и сообщил, что Ричардсон-холл сгорел, и все, кто был в нем, – тоже. Говорили, что мне повезло, меня спас Божий промысел, а я… вы и не представляете, что я чувствовала! Сначала – только горе по ним, потом – радость, что осталась жива благодаря прогулке с Алистером. Но вскоре я пожалела, что осталась жива, что не умерла вместе с моими родителями. Я узнала про Гвендолин, про ее ребенка… Трудно мне пришлось, дорогая Марион! Очень трудно! Если бы Алистер остался жив, я знаю, что так или иначе заставила бы его любить, хотя бы уважать меня. У нас бы родились свои дети… А так получилось, что Гвендолин одержала надо мной верх, пусть и мертвая.

– Как мертвая? – У Марины от изумления даже голос сел. – Вы же говорили, что она ушла в монастырь.

– Так оно и было. Однако вскоре в монастыре стало известно, что новой послушнице, как говорят в наших краях, тесен поясок. Разумеется, ее хотели выдворить вон сразу, потом христианское милосердие все-таки взяло верх и ее оставили жить в особом домике, куда даже допустили ухаживать за ней ее подругу Флору.