Тайная вечеря - [55]

Семашко пожал плечами.

— Именно в наше время. Возможно, она одна поняла, что такое дар свободы.

— В монастыре! — Бердо рассмеялся. — Быть того не может.

— Максимум приобретений и впечатлений в самые короткие сроки и за минимальную плату, — Семашко подчеркивал каждое слово, постукивая по столику коробочкой от сигарет «Окасса Заротто». — Так вы сейчас понимаете свободу! Для вас реклама, скидки и распродажа — Отец, Сын и Святой Дух разом! И никто не замечает, что человек, которого подталкивает, поторапливает, завлекает, понукает, наконец, принуждает свора продавцов, начинает все быстрее и быстрее бегать, как слепая лошадь по кругу, пока дух вон не выйдет. То есть пока он не перестанет быть потребителем. Тереска там может рисовать, играть на скрипке и возиться в саду!!! Кто в наше время позволил бы ей такую роскошь? Муж? Любовник? Дети? Босс в фирме? Пенсионный фонд? Ипотека? Да ни в жизни! — Семашко, будто пророк, поднял вверх палец. — У нее, конечно, есть обязанности, но она избавлена от гонки, которую принято называть свободой. Община Свободных Сестер имени Хильдегарды Бингенской[82] создана именно с этой целью — дать возможность женщинам, которых не устраивает ни одна из предлагаемых современным обществом форм жизни, следовать примеру их покровительницы. Да, да! — Семашко говорил с такой гордостью, будто сам это придумал. — Развивать и совершенствовать дарованные Богом таланты. Именно в области искусства и естествознания.

— Понятно, — Бердо кивнул. — Но разве нельзя делать то же самое в нормальных условиях, вне монастырских стен?

Семашко только вздохнул и отломил очередной ромбик маджуна. О каких «нормальных условиях» тот говорит?! Возможно, он не преминул бы еще кое-что объяснить, но к ним уже подходил возвращающийся из туалета Инженер.

Правой рукой он приветственно махал Бердо, а левой прижимал к уху мобильник, по всей вероятности заканчивая начатый в сортире разговор:

— Ну конечно, ваше пгеподобие! Увегяю вас, художник будет в востогге! Не сомневайтесь! Вы же понимаете, почему так нескладно получилось, — он не гискнул обгатиться к вашему пгеподобию в последний момент, будто к запасному иггоку. Тем более что такая пгостая идея ганьше не пгишла ему в голову. Когоче говогя, стесняется. Ну а я, считайте, пгиглашаю вас от его имени, в конце концов, я ведь габотаю в Институте искусствознания, вегно? Газумеется, ваше пгеподобие, это ггандиозный пгоект: ad maiohem Dei glohiam![83] Что касается подгобностей: он, конечно же, пгедложит вашему пгеподобию какую-нибудь значительную голь. Пгевосходно! Благодагю от лица искусства и нашего гогода!

Продолжая разговаривать, Инженер тяжело плюхнулся на стул напротив Бердо. Выключив наконец телефон, знаком попросил бармена принести очередную порцию джина с тоником и расхохотался.

— Вот будет сюгпгиз для нашего великого живописца! Он, конечно, не сможет ему отказать! Да и кто бы посмел? Сам их пгеподобие ксендз Монсиньоге согласился пгийти на фотосессию!

— Да уж, — буркнул Бердо, — и, конечно, при всех регалиях.

— Вот именно, — Инженер чуть не подпрыгнул. — Пги полном пагаде! Небось, — он посмотрел на часы, — пгямо сейчас начнет одеваться!

— Знаешь что, Инженер? — Семашко прервался, чтобы заказать себе двойной эспрессо и минеральную воду. — Мы знакомы не первый день, я наблюдаю за всеми твоими мерзопакостями, явными и тайными, но подобного мне видеть еще не приходилось. Зачем ты это сделал? С какой целью? Если ненавидишь Матеуша и хочешь подстроить ему гадость, пусти в ход свое искусство, а не интригу. Вдобавок интригу дурацкую. Или ты не можешь пережить, что не приглашен на фотосессию? А с какой стати ему было тебя приглашать? Ты подначиваешь журналистов, их руками обливаешь его выставки грязью, а когда он получил в Нью-Йорке награду за «Умерший класс», написал — один-единственный раз под своей фамилией, — что это сдохший класс, потому что само искусство сдохло! Может, стоило бы подождать, пока картина будет закончена? Что тебе не дает покоя? Чего ты злишься?

— Кугва, — Инженер повысил голос, — да газве он не обзванивал сегодня всех в панике, что Фганек попал в больницу и ему недостает Двенадцатого?

— Верно, — коротко подтвердил Бердо, — мне он тоже звонил.

— И что с того? — не сдавался Семашко. — Наверняка Матеуш уже сам кого-то нашел. И даже если не нашел, свинство втюхивать ему такое! Да, ты свинья, и искусство твое — пора наконец сказать об этом вслух — дерьмо. Слышишь, Инженер? Дерьмо! Ты это понимаешь, а смириться не можешь. Больно и завидно. Матеуш сделает три мазка, и сразу видно, какой он мастер, а от твоих шедевров, о которых кричит пресса, блевать хочется.

— Ты что имеешь в виду? — сухо спросил Инженер.

— Всё, — ответил Семашко, — всё без исключения. Тридцать замалеванных красной краской холстов, изрезанных на полоски бритвой. Глупее ничего не придумал? Идиотизм! Но у кого хватит духу сказать, что твоя мазня гроша ломаного не стоит? Какой смельчак откажется от соблазна вскочить в экспресс под названием «Современность, молодость»? Всякому хочется ехать быстро и с удобствами! Твой цикл «Прокладки мира» омерзителен! И вдобавок фальсификация. Журналисты возбудились: ах, он собирал эти прокладки на свалках, в гостиницах, борделях и сортирах европейских столиц! А как было на самом деле? — Семашко повернулся к Бердо: — Он их заказал на оптовом складе. Представляешь: побрызгал краской, измял и налепил на холсты и доски! Экая изобретательность! «У женской менстгуальной кгови столько же оттенков, сколько у свегкающей аугы евгопейских метгополий. И она такая же мгачная. Потому я и собигался назвать свой цикл „Кговь Евгопы“, но в последний момент газдумал, чтобы не пгимешивать политику. Мое искусство — пготест пготив погабощения женщин пгигодой, а не политикой». Может, скажешь, ты так не говорил? — Семашко вытянул палец и легонько ткнул Инженера в грудь. — И прокладки не таким способом добывал?