Тайная вечеря - [29]
Давид Робертс на минуту останавливается: Сион уже у него за спиной, а впереди — ведущий к Яффским воротам прямой отрезок дороги у подножия стен и дальше, в перспективе, башня Давида. Этот вид будет одним из красивейших в его альбоме. Теперь он жалеет, что не послушался совета губернатора Ахмета Аги и не нанял хотя бы носильщика с осликом. Ящик с рисовальными принадлежностями тяжел, кожаный ремень врезается в плечо, рубашка липнет к телу, из-под шляпы течет пот. Холодный горный воздух Иерусалима отогнали куда-то к морю волны пустынного ветра, который еще только предвещает грядущий летний зной.
Лишь Марк и Лука упоминают человека, несущего кувшин воды. Двум ученикам было велено войти за ним в дом и договориться с хозяином о подготовке к пасхальной трапезе. Estromenon, hetoimon: устлано и готово. Марк был сыном владельца этого дома. Когда на рассвете Иисус уже спустился с учениками вниз, перешел Кедрон и вошел в Гефсиманский сад, стражники, которых привел Иуда, сперва постучались в дверь того дома и только потом отправились в долину. Марк хотел их опередить. Мчался сломя голову, полуодетый, напрямик, чтобы предостеречь Иисуса. И успел, но это ничего не изменило. Давид Робертс не может припомнить, откуда ему известна эта деталь, ее ведь нет в Евангелиях, но она кажется ему не менее подлинной, чем то, что он видит своими глазами: каменистую тропку, спускающуюся с Масличной горы, или акантусы, растущие между голых камней долины Хинона.
Продолжая свой путь, он возвращается мыслями к картине Гойи. Он видел ее, когда путешествовал по Испании, в церкви Санта Куэва в Кадиксе. Хотя вокруг головы Иисуса угадывается нимб, а на возлежащих на переднем плане апостолах — штаны испанских крестьян, сейчас шотландцу именно так представляется Тайная вечеря. Все здесь — не исключая стен горницы, некрашеных и голых, — бедное, простое, будто случайное. Жалкие подстилки, убогие одежды, неприметная и, кажется, разрозненная столовая посуда. Сцена благословения хлеба (впрочем, возможно, и вина — это невозможно определить) залита светом — Давид Робертс уже знает, что такой и только такой свет мог заливать anagaion mega. Ученики лежат в довольно небрежных позах. Один из них, явно перебравший вина, спит, уронив голову на низенький, как скамеечка для ног, стол. Так изобразить вечерю — Робертс вспоминает свои впечатления от картины в Санта Куэва — в архикатолической Испании, барочной, утопающей в золоте, лицемерии духовенства и слезах народа, было актом отваги, бесшабашной решимости либо проявлением глубочайшей интуиции. Не безумия же или — тем более — глупости.
Сын шотландского сапожника, для которого академией искусств было ученье у маляра и декоратора Гэвина Бьюго, а затем работа в передвижном театре, продолжает свой путь. Внезапный короткий порыв пустынного ветра вздувает бурнусы проезжающих по дороге шейхов. Давид Робертс зажмуривается, прикрывает лицо батистовым платком со своей монограммой и идет дальше, не теряя надежды, что через полчаса доберется до базилики Гроба Господня и еще успеет сделать хотя бы один предварительный набросок.
А профессор Ян Выбранский, миновав наконец последний — сейчас неработающий — светофор перед главным перекрестком нашего города, вспоминает латинскую строфу из псалма — ita desiderat anima mea ad te, Deus[49], — который, будучи министрантом, пел во время мессы в Поганче. Ему жаль, что служба больше не идет на латыни. Не пристало говорить с Богом на языке, которым мы пользуемся изо дня в день. На своем языке можно браниться, лгать, язвить, оскорблять, заигрывать со шлюхой, добиваться поддержки продажных политиканов, но для обращения к Богу язык должен быть праздничным, предназначенным только для чистых дел. Выбранский мысленно добавляет начало строфы: Quemadmodum desiderat cervus, ad fontes aquarum[50]. Закрывает глаза. Видит прозрачный, тихо журчащий горный ручей. Повторяет как мантру: ad fontes aquarum, к источникам вод, ad fontes, к источникам. Это приносит минутное облегчение.
Давид Робертс, пряча батистовый платок в карман дорожного сюртука, тоже размышляет о языках. По его — вероятно, наивному — убеждению, именно по этой дороге, где он сейчас идет, Давид, танцуя, нес Ковчег из Кирьят-Еарима. В пустыне Ковчег хранился в скинии — Шатре Встречи, изготовленном из натянутых на деревянный каркас тюленьих шкур. Слово это Робертс услышал по-арабски, когда остановился на привал на самом берегу Красного моря: тухас — что значит морская корова. На древнееврейском — как ему объяснили — эта же самая морская корова, то есть тюлень, называется тахаш. А ведь и салям алейкум очень похож на шолом алейхем, подумал шотландец, улыбаясь сам себе и немного ускоряя шаг. Ну и что ты теперь на это скажешь?
Глава V,
в которой будет рассказано о трудном экзамене, предшествовавшем обращению Антония Юлиана Бердо, а также о его боснийском любовнике
Боль, пронизывающая стопу, запястье и изогнутое дугой туловище, становилась невыносимой. Если бы не страх перед палкой стражника, который медленно прохаживался между двумя рядами прикованных к колоде узников, охаживая то одного, то другого по голове или спине, если бы не страх перед новой, дополнительной порцией боли, он кричал бы что есть мочи, чтобы облегчить страдания. Если б он еще хоть что-нибудь видел! Но у Харисийских ворот, называемых также Адриано-польскими, он оказался слишком близко к разорвавшейся бомбе. Он помнил оглушительный свист — потом была уже только темнота. Когда его поволокли к колоде, он пожалел, что никто из янычар не добил его кинжалом. Раненный, скрюченный в три погибели и вдобавок слепой — ничего не могло быть хуже.
