Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм - [270]
Понимая, что в этой схватке время работает против него, Сталин нетерпеливо торопил исполнителей своего замысла. Зимой 1952 года он, вызвав Игнатьева, стал в припадке злобной подозрительности угрожать ему, говоря, что если тот «не вскроет террористов, американских агентов среди врачей, он будет там, где Абакумов».
«Я не проситель у МГБ! — неистовствовал кремлевский хозяин. — Я могу и потребовать, и в морду дать, если вами не будут выполняться мои требования… Мы вас разгоним, как баранов».
Разумеется, после столь явных угроз машина следствия заработала на всех оборотах, тем более что 12 февраля Сталин провел через политбюро постановление, обязывавшее Игнатьева «представить соображения о коренном улучшении работы следственного аппарата МГБ»[1412].
Тем же постановлением предусматривалось изъятие из Прокуратуры СССР дела Абакумова и передача его в МГБ для ведения дальнейшего следствия. Тем самым Рюмину предоставлялась возможность заполучить ключевое доказательство, «неопровержимо» подтверждавшее правильность его версии о существовании преступного сговора между врачами-вредителями и покровительствовавшим им бывшим руководством МГБ. И такое свидетельство было представлено Сталину 9 апреля. Тогда арестованный вместе с Абакумовым прежний заместитель начальника следственной части по особо важным делам МГБ М.Т. Лихачев, психологически сломленный после стремительного падения с вершин карательной власти до положения бесправного узника, «раскрылся» Рюмину:
«Будучи еврейским националистом, Этингер показал на допросе у Абакумова, что в силу ненависти к Щербакову задался целью сократить его жизнь… Насколько я сейчас помню, Этингер заявлял также, что при лечении Щербакова он применял увеличенную или уменьшенную дозировку лекарств и заведомо неправильно назначал время их приема больным…».
Развивая достигнутый успех и закрепляя эти инспирированные им показания, Рюмин 22 июля организовал очную ставку Абакумова и Лихачева, на которой последний «припомнил» еще следующие детали следствия по делу Этингера, «смазанного», как он выразился, бывшим шефом госбезопасности:
«…Уже в конце допроса Абакумов начал интересоваться и причастностью Этингера к умерщвлению Щербакова. Этингер в основном подтвердил то, что рассказывал Рюмину и мне. Но Абакумова это, очевидно, не устраивало, он в процессе показаний Этингера прерывал его, интересовался отдельными лицами, не имевшими никакого отношения к умерщвлению…»[1413].
Чтобы придать версии лечебного вредительства более или менее обоснованный с медицинской точки зрения характер, МГБ для составления положенных в таких случаях заключений профессиональной экспертизы привлекло группу медиков, в большинстве своем негласно сотрудничавших с «органами». Одним из таких экспертов оказалась кардиолог Кремлевской больницы Л.Ф. Тимашук (1898–1983), которую потом Хрущев на XX съезде КПСС представит как человека, чуть ли не инициировавшего «дело врачей»[1414]. На самом деле все обстояло далеко не так однозначно.
ТИМАШУК В РОЛИ «ВИНТИКА».
Будущая «главная виновница» (по Хрущеву) несчастий, обрушившихся по воле Сталина на элиту кремлевской медицины, происходила из семьи унтер-офицера, служившего в Брест-Литовске. После революции Тимашук в Самаре и в Москве получила высшее медицинское образование, и с 1926 года работала врачом в Кремлевской больнице. В документах следствия по «медицинскому заговору» ее имя впервые упоминается 24 июля 1952 г., то есть через год после начала «дела врачей». В тот день Тимашук пригласили на Лубянку, и уже известный нам полковник В.Н. Гаркуша проконсультировался с Нею по поводу медицинских материалов, присутствовавших в деле о «вредительском» лечении Щербакова. 11 августа она снова была вызвана в МГБ, на сей раз следователем И.И. Елисеевым. И именно в ходе этого визита случайно выяснилось что Тимашук, работая заведующей кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы, имела непосредственное отношение к лечению Жданова в последние дни его жизни.
Известно, что главный идеолог партии страдал от тяжелого атеросклеротического изменения сосудов сердца. Вследствие постоянно нараставших стрессов, которые Жданов пытался снять, прибегая к алкоголю, болезнь стала прогрессировать с осени 1947 года (тогда он прошел неудачный курс лечения в Сочи) и резко обострилась летом 1948-го, после того как ему пришлось уступить пост второго секретаря ЦК Маленкову. 13 июля, расстроенный происшедшим, Жданов сначала отправился отдыхать на юг, но поскольку там стояла невыносимая жара, его вскоре перевезли в среднюю полосу России, в санаторий «Валдай». За лечебными процедурами и пешими прогулками проходили дни, и Жданов начал постепенно успокаиваться, что положительно сказалось на его самочувствии. Однако 23 июля ему позвонил заведующий Агитпропом Шепилов (осознавший, что фортуна изменила его бывшему покровителю и старавшийся прибиться к лагерю победившего Маленкова), и между ними состоялась продолжительная беседа. По свидетельству медицинского персонала, разговор был явно неприятен Жданову: он что-то кричал в трубку в состоянии крайнего эмоционального возбуждения. А ночью у него случился тяжелый сердечный припадок. Однако прибывшие 25 июля из Москвы профессора Кремлевской больницы В.Н. Виноградов, В.Х. Василенко и П.И. Егоров в присутствии лечащего доктора Г.И. Майорова и врача-диагноста С.Е. Карпай констатировали, что ничего экстраординарного не произошло и у больного имел место острый приступ сердечной астмы. Причем основной причиной недомогания был назван застарелый кардиосклероз. После чего авторитетная комиссия отбыла восвояси, не внеся никаких особенных изменений в ранее назначенное лечение.
