Тайная любовь - [23]

Она вздохнула — в этом трепетном вздохе были волнение и страсть, и ее дыхание вновь овеяло его желанием. Тогда он повернул голову, и его губы вновь нашли ее губы, а все доводы рассудка были забыты.

Однако графиня сама положила этому конец.

— Хватит… — Она легким движением руки отстранила его. Мгновение он колебался на краю бездны — слабое восклицание и то, как безвольно и соблазнительно она покоилась в его объятиях, только усиливали ее притягательность.

Будто догадавшись о происходившей в нем борьбе, она добавила:

— Вы получили свое вознаграждение, и даже с лихвой, Вздохнув, Габриэль поцеловал ее ладонь.

— На этот раз вы правы.

Он выпрямился и, помогая ей прийти в себя, поддерживал ее до тех пор, пока она не поборола свою слабость и не обрела силы.

Поправив на себе платье, графиня слабым движением указала ему на дом.

— Идите первым.

— Я провожу вас до конца аллеи, до места, где кончаются кусты, а потом уйду, — решительно произнес Габриэль. Поколебавшись, она кивнула.

Он предложил ей руку и медленно повел вперед, на ходу вглядываясь в закрытое вуалью лицо.

— Итак, до встречи.

Он повернулся и пошел через газон.

Пульс ее еще долго не успокаивался, голова кружилась.

Алатея смотрела вслед удаляющейся фигуре: ее широкоплечий рыцарь, направлявшийся к дому, был хорошо виден в ярком свете окон. Вот он поднялся по ступеням на террасу и вошел в дом, ни разу не оглянувшись.

Отступив назад, в темноту, она постояла еще несколько минут, ожидая, пока уляжется волнение. Постепенно неистовое желание слабело. Алатея пыталась думать, но мысли отказывались ей повиноваться. Наконец она медленно направилась к ожидавшему ее экипажу.

Фолуэлл оказался, как всегда, на месте — она отдала ему плащ и вуаль, переменила обувь. Он тотчас же исчез, захватив с собой ее маскарадный костюм, а она вошла в дом через заднюю дверь и направилась в гардеробную.

К счастью, бал оказался не слишком многолюдным, в гардеробной было спокойно и тихо. Сев за туалетный столик с зеркалом, Алатея попросила теплой воды и полотенце, смочила в воде запястья, виски и шею, стараясь избавиться от запаха духов. Потом она попросила холодной воды, намочила в ней уголок полотенца и, улучив момент, когда другие дамы, занятые собой, не смотрели в ее сторону, приложила холодное мокрое полотенце к припухшим губам.

Она не осмелилась слишком внимательно приглядываться, но опасалась, что от его поцелуев остался след. Ей казалось, что губы ее ошпарены. Слава Богу, на груди не обнаружилось никаких следов недавних поцелуев, но от одной только мысли о том, что его губы прижимались к ней, Алатею бросило в жар.

Она все еще ощущала, как его руки ласкают ее, и хотела снова чувствовать эти ласки, хотела, чтобы это продолжалось до бесконечности.

Встретив свой взгляд в зеркале, она несколько минут внимательно вглядывалась в выражение своих глаз, потом состроила самой себе гримаску и, снова смочив полотенце холодной водой и оглядевшись вокруг, тайком приложила его к своим еще слишком горячим губам.

Алатея не имела обыкновения обманывать себя. Она шла в павильон, зная, что ее протест не возымеет никакого действия, что его ничто не остановит и что он потребует обещанного вознаграждения. Однако это не могло изменить того факта, что она оказалась в сложном положении.

Габриэль воображал, что это только игра, в которой один был несомненным экспертом, а другой совершенно неопытным новичком.

Алатея знала некоторые правила, но далеко не все; знала кое-какие ходы, но недостаточно. Она сама придумала этот маскарад, но теперь он взял верх над ней и перераспределил роли так, как хотелось ему.

И все же никогда еще ни один змей-искуситель не бывал таким настойчивым, а яблоко таким заманчивым.

Эта мысль вызвала у нее вздох — изменить уже ничего было нельзя. Она сама начала игру и должна была сыграть в ней свою роль. Но выбор ролей для нее был строго ограничен.

Алатея долго изучала свое отражение в зеркале, потом с обычной решимостью определила свою неизменную роль: с ним наедине она навсегда останется загадочной графиней. Он целовал графиню, и графиня отвечала на его поцелуи, а значит, никто от этого не пострадает и ничего непоправимого не случится.

Она опустила полотенце. По-видимому, ее поцелуи и объятия Руперт сочтет вполне достаточным вознаграждением. Она ощущала его томление, ощущала его страсть. Все это было неподдельным.

Их взаимоотношения не могли повредить ему, и пока они оставались в установленных ею пределах, хоть и будоражили, но и ей не приносили вреда.

То, что ее поцелуи могли удовлетворить одного из самых искусных любовников лондонского бомонда, льстило — теперь она носила на своей шляпе старой девы невидимое перышко, знак победы, и это перышко останется у нее на всю жизнь.

Переставив зеркало поудобнее, Алатея принялась критически рассматривать свое лицо и губы. К счастью, они уже приобрели почти нормальный вид и цвет.

Она улыбнулась загадочной улыбкой. К чему лицемерить и притворяться, что ей это не нравится, что ее это не волнует? Разве у нее когда-либо прежде было столь волнующее приключение?

В те минуты, когда Габриэль сжимал ее в объятиях, она впервые в жизни почувствовала себя женщиной. Прежде она и представления не имела ни о чем подобном. Ей было уже двадцать девять, и она казалась себе законченной старой девой, но в его объятиях это чувство куда-то исчезало и возникало ощущение полнокровной жизни.