Тайная история Леонардо да Винчи - [32]

— Я пришел ради Сандро.

— Ах да, ради Сандро, — подхватил Нери с непередаваемым сарказмом. — Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы развлечь тебя; и прежде, чем кончится ночь, я представлю тебя кое-кому — думаю, ты будешь доволен.

— Надеюсь, ты не думаешь, что мы возвратимся к гостям только к концу ночи, — сказал Леонардо.

— А это, Леонардо, целиком будет зависеть от тебя.

— Что это за гость? Мое второе «я»?

— Нет, но он издалека. У вас есть нечто общее.

— И что же это?

— Я больше ничего не скажу, чтобы не испортить сюрприз.

— Нери, — сказал Леонардо, — хватит. Кто таков мой двойник?

— На сей раз тебе придется дожидаться ответов от других, — с улыбкой сказал Нери.

Они шагали вслед за слугами по комнатам и коридорам, где на них мрачно смотрели со стен портреты суровых купцов, женщин в старинных платьях и живо изображенные кентавры, наяды и сатиры. Потом они поднялись на два лестничных пролета и пришли к тяжелой, утопленной в нише двери. Слуги в геральдической манере встали по обе ее стороны; будь у них алебарды, они, верно, скрестили бы их.

— Нери, твоя игра зашла слишком далеко, — сказал Леонардо, внезапно встревожась.

— Ты сам решишь, так ли это, через мгновение.

Отворив дверь, Нери вошел в хорошо освещенную, но очень маленькую, скромную во всем, кроме постели, спальню. Постель была широкая, с четырьмя столбами, украшенными сверху резными страусовыми перьями; роскошный, собранный складками бархатный полог, расшитый алыми грифонами, свешивался до грубых досок пола. По углам спальни в канделябрах горели свечи, а на большом столе стояла лампа. Рядом с ней — кубки, сосуд с вином, белый фарфоровый таз, мыло и тонкая стопка полотенец — льняных, голубых, тоже расшитых грифонами и перьями. Нери налил вина для Леонардо и подал ему кубок.

— Садись. — Он кивнул на постель. — И подожди минутку, я сейчас приготовлюсь.

— Нери, сейчас же показывай, зачем ты меня сюда притащил, — потребовал Леонардо.

Нери откинул темный капюшон и стянул идеально подогнанный парик. Длинные, волнистые золотые волосы рассыпались по черной ткани ризы.

— Кто ты? — спросил Леонардо, потрясенный тем, что был обманут мистификатором, который теперь снимал с себя слой за слоем что-то тонкое — скорее всего, кожаные накладки. Когда же он умылся водой с мылом и вытерся полотенцами, открылось новое лицо, более удивительное и неожиданное, чем гротескные лики в коридорах.

Лицо Симонетты.

Освобожденная от грима, кожа ее была цвета слоновой кости. Она смотрела внимательно, печально, без тени легкомыслия, высокомерия или похоти. Взгляд ее был недвижен, непроницаем, и, не сводя глаз с Леонардо, она расстегнула свое одеяние и позволила ему упасть к своим ногам. Груди ее теперь казались маленькими, окрашенные киноварью соски грубо выделялись на белизне кожи.

— Нет, пожалуйста, не смотри так тревожно, Леонардо, — сказала Симонетта своим собственным голосом, совершенно не похожим на тот, каким она говорила за Нери.

Подойдя к столу, она налила себе вина и присела рядом с Леонардо.

— Я должен идти, — потрясенно пробормотал он.

— Зачем? У тебя любовная горячка. Уйдя, ты не исцелишься. Но быть может, оставшись…

Симонетта улыбнулась, но без тени насмешки, скорее с грустью. Она не пыталась прикрыться и сидела перед ним нагой, чувствуя себя вполне комфортно.

— Чего ты хочешь? — спросил Леонардо.

— Я всегда хотела тебя, — сказала она тихо, как бы между прочим.

— Если Лоренцо или Джулиано застанут нас здесь…

Она покачала головой и рассмеялась. В сиянии свечей волосы ее казались прозрачным ореолом.

— Для меня это не изменит ничего, — сказала она. — Но для тебя, Леонардо, для тебя это будет концом всего.

— И для тебя тоже; а теперь уйдем отсюда, — настаивал Леонардо с безнадежностью в голосе.

— Я знаю, что с тобой случилось.

Симонетта придвинулась к нему. Леонардо смотрел в пол, избегая взглядом ее наготы, хотя ее запах и близость возбуждали его.

— И что же? — спросил он.

— Я все знаю про тебя, Джиневру и этого старика Николини.

Удивленный, он взглянул на нее в упор.

— Я говорила с Сандро.

— И он рассказал тебе о моих личных делах? — недоверчиво спросил Леонардо.

— Он рассказывает мне обо всем, потому что знает — мне можно доверять. И знаешь почему?

— Нет. — Леонардо был зол и унижен. — Не знаю.

— Потому что я умираю. Сандро знает это, но не может смириться, потому что любит меня.

Леонардо взглянул на нее так, словно она была Джиневрой.

— Не верю, что ты умираешь.

— Это правда, однако мне не хочется доказывать это, кашляя перед тобой кровью. — Тут она обняла его. — Нынешней ночью умираем мы оба.

Леонардо понял, что попался, хоть и знал, что может встать и уйти. Однако его тянуло к Симонетте. Она поймала его, когда он стал почти беззащитен. Она — не он — была волшебницей, фокусницей, престидижитатором.

Но что действительно поразило его, почти отвратив от Джиневры, — глубокая печаль Симонетты. Она на самом деле умирала, иного быть не могло.

Он смотрел, как руки Симонетты скользят по его ногам, касаются его, снимая гульфик. Он чувствовал, что должен остановить ее, но будто забыл, как движутся те мышцы, которые помогли бы ему встать и уйти. И что с того? Он свободен; но такая свобода сама по себе — кошмар. Прежде чем он успел стряхнуть с себя эту грезу (или страшный сон?), Симонетта опустилась на пол и крепко обхватила ртом его пенис. Леонардо замер, будто в ловушке; лишь сердце трепетало и билось, бурно колотясь где-то в глотке. Он думал о воде, о морской глади, о Джиневре, все время о Джиневре; а губы Симонетты, смыкавшиеся на его крайней плоти, были горячи, сам же пенис казался ему твердым и холодным, как лед. Или камень. Как будто он был незаконнорожденным Лотом, который не смог устоять, взглянул на Содом — и стал твердым, холодным, недвижимым камнем