Тайная алхимия - [13]

Всякий раз, слыша, как отодвигается засов, я молился: «Deo, in mano tuo…» — «Господи, в руки твои…»

Прошло несколько недель, прежде чем я осознал, что не умру подобным образом. Час или два я надеялся… А потом понял: я все равно умру, неважно, тайно или нет, ибо нет человека, у которого была бы власть и желание протестовать или отомстить за меня принцу Ричарду, герцогу Глостеру.

И теперь мне известен час моей смерти. Сегодня мы двинулись из Шерифф-Хаттона на юго-запад, к великому замку у Понтефракта, и там, на лугу, я умру.

Я составил завещание. В этом мире я больше не свижусь с Луи. Мне больше ничего не осталось, ни долга, ни любви, только Бог.

Когда ничего не остается, всегда есть молитва.

За дверью я слышу тяжелые шаги и стук оружия людей, вставших по стойке «смирно». Засовы отодвигаются, и хорошо смазанный замок поворачивается, как колесо Фортуны.

ГЛАВА 2

Энтони — Лауды[19]

В середине лета рассвет наступает так рано, что мир едва успевает выспаться. Я натягиваю перчатки, потому что рукам все еще холодно. Кожа перчаток вдавливает кольцо Ясона в палец, как будто сам Луи прикасается ко мне. Даже лошади, дремлющие в зябком тумане, свесили головы, словно от усталости. Они не топчутся и не жуют губами, как обычно делают лошади и как обычно делают люди, выясняя, кто сегодня утром главный. До Понтефракта шестьдесят миль.

Мы доедем туда за один из этих бесконечных дней, которые приближают меня к концу.

Коннетабль дал мне слово, что в Понтефракте держат сына Елизаветы, Ричарда Грэя, моего кузена Хоута и доброго старого Вана. Их забрали, потому что они выполняли свой долг под моим командованием. Господь дозволит мне повидаться с ними. Господь пошлет им храбрости.

После того как большинство людей сели в седла и окружили меня, я тоже сажусь верхом. Они никогда не дерзят, даже редко бывают угрюмыми, но я чувствую их присутствие, как чувствовал бы опутавшую меня стальную цепь.

У коннетабля при себе сумка с депешами для командующего отрядом Андерсона. Они перекидываются несколькими словами. Как всегда, лошади первыми понимают, что пора трогаться в путь. Внезапно они просыпаются, переступая с ноги на ногу и мотая головами. Потом отдаются приказы, темный массив главных ворот приотворяется, и мы едем по разводному мосту, а потом через двор замка — на открытую дорогу.

Я осматриваюсь по сторонам, потому что, когда меня привезли в Шерифф-Хаттон, нас окутывала тьма. В этом месте я не был много лет, хотя однажды производил здесь разведку — внимательно, как и полагается командиру.

Это плоская, спокойная земля, пересеченная бесчисленными речушками, которых местные жители называют ручьями. Может ли такое быть… Может ли исполниться одно из моих самых сумасшедших желаний — что под деревьями я увижу тень и это окажется Луи? Я не должен питать таких надежд, потому что для Луи это небезопасно и здесь, в землях Ричарда Глостера, судьба может отвернуться от него.

Начинается лес, на нас веет запахом согретых солнцем сосен. Этот запах пробивается сквозь запах торфа и закручивается завитками вокруг копыт лошадей.

Дорога идет вверх, к мосту через Фоссе, где в нее вливается Уайткарр-Бек, и, когда копыта наших коней стучат ПО мосту, цапля поворачивает голову, чтобы поглядеть, не грозит ли ей опасность. Потом расправляет крылья и, сделав несколько быстрых шагов, взмывает вверх.

У тела есть собственная память. Моя правая рука подбирает поводья прежде, чем я успеваю это осознать, а левая рука ноет при воспоминании о том, как в нее вцеплялся мой ястреб-тетеревятник. Эта самка была крупной даже для тетеревятника, звали ее Джуно. Когда она билась на жердочке в клетке, крылья ее достигали в размахе добрых четырех футов. Птица так нравилась мне тем летом, что я в любой день смог бы оценить ее вес вплоть до унции и грана.

— Ястребы-тетеревятники — деликатные создания, — говаривал сокольничий Ват. — Они легко теряют в весе, но если вы будете перекармливать ее, господин Энтони, давая ей столько полевых мышей, она улетит и никогда не вернется.

Сердце у меня сжалось, когда я подумал, что потеряю птицу. Даже теперь я помню стальной голубовато-серый блеск ее спинки и мягкие, белые с крапинками перья на грудке. Она позволяла себя гладить, когда была в хорошем настроении. Я хорошо помню длинные, сильные лапки, которыми она вцеплялась в мой кулак с видом завоевателя.

— Джуно видит каждое перышко цапли, — сказал Ват, — даже ваши юные глаза, господин, не идут в сравнение с ее глазами. А теперь осторожно снимите с нее колпачок. Сперва дайте ей увидеть цаплю. Вы почувствуете, когда она захочет взлететь.

Я снял колпачок с птицы и распутал узел привязи. Самка ястреба шевельнула когтями, встряхнула крыльями, словно готовясь выхватить меч из ножен. Она повертела головой с черной шапочкой, пристально осматривая все вокруг, как лучник, несущий караул.

Мой отец неподвижно сидел верхом на заливном лугу, освещенном утренним солнцем, а Ват кивнул мне, когда цапля пролетела высоко над нами и чуть впереди.

Я делал все, что мог, чтобы подбросить Джуно вверх. Моя рука казалась тщедушной в сравнении с весом и силой ее бьющих крыльев, и я сильнее сжал кулак, прежде чем сообразил, в чем дело. Тогда я разжал пальцы и выпустил привязанные к лапам птицы должики.