Тайна Высокого Замка - [79]

Кто мог предположить, что этот статный, прилизанный обер-лейтенант с надменной осанкой, так безупречно владеющий немецким языком, — отважный советский разведчик Николай Кузнецов! Не знал этого и Юра. Он был убеждён, что Пауль Зиберт — немец-коммунист, помогающий партизанам. Не знал мальчик и того, что, может быть, в последний раз он видит этого человека, решившего, пусть даже ценою своей жизни, покончить с палачом, обрекавшим тысячи и тысячи советских людей на муки и страдания, расстрелы и виселицы.

Слишком надёжно охраняли дворец правителя «дистрикт Галициен» отборные эсэсовцы, чтобы партизаны могли открыто напасть.

— Ну вот, мой мальчик, мы уже пришли, — проговорил Пауль Зиберт, останавливаясь в аллее сквера, неподалёку от белого дома с колоннами. — Садись на эту скамейку. Отсюда тебе хорошо видны электрические часы. Если через сорок минут я не выйду, возвращайся и передай фрау Лотте то, что я тебя просил.

— Хорошо.

— Прощай.

— До свидания.

Эрих Кох любезно принял Пауля Знберта, представившегося земляком рейхскомиссара.

После нескольких вопросов, а на них советский разведчик отвечал без запинки, Эрих Кох, откинув со лба рыжеватую прядь, припомнил, что действительно когда-то встречался с отцом обер-лейтенанта. Нашлись и общие знакомые. И пока Эрих Кох говорил, раскуривая сигару, мысль Николая Кузнецова работала с лихорадочной быстротой: «Допустим, этих четырёх охранников можно бы перестрелять… Но дрессированные овчарки, что лежат на ковре у ног Коха… Они не сводят с меня глаз… следят за каждым движением… Стоит только сунуть руку в карман, как овчарки набросятся и растерзают в клочья, прежде чем успеешь сделать первый выстрел…»

А в это время Юра нетерпеливо ёрзал на скамейке в сквере, охваченный смятением и тревогой. Минут пять назад он увидел быстро идущего по аллее оберштурмбанфюрера. Когда тот подходил к скамейке, где сидел Юра, его догнал солдат и сказал:

— Герр оберштурмбанфюрер Данцигер, вас просит вернуться герр рейхскомиссар.

«Мартын Ткачук!» — едва не вскрикнул Юра.

Оберштурмбанфюрер повернулся и торопливо зашагал к дворцу, откуда через десять минут должен был выйти Пауль Зиберт.

«Да, да, да, это Мартын Ткачук… Монах, который стрелял в Петрика… Значит, когда-то он выдавал себя за поляка… Затем украинца, узника Берёзы… А он — немец!.. Оберштурмбанфюрер СС Данцигер. Данцигер…»

Никогда ещё минуты не казались такими невыносимо долгими.

«Наконец-то! Вон идёт Пауль Зиберт…»

Разведчику достаточно было взглянуть на бледного, растерянного мальчика, чтобы понять его душевное состояние, но прежде чем Юра успел что-либо сказать, Пауль Зиберт положил ему руку на плечо и, улыбаясь, тихо сказал:

— Поговорим дома.

Глава десятая. Под двумя каштанами

Стараясь не пугать Петрика и Марцю, больная Ганнуся тихо плакала, пряча лицо в подушку. Она невыносимо страдала от того, что не могла встать, работать и кормить детей.

Инстинктивно, всем существом чувствовала девушка, что с отцом случилась бела. Заботливый, любящий, он не мог не прийти или хотя бы дать о себе знать…

Тяжёлая забота упала на плечи Петрика, он стал единственным кормильцем семьи.

Марця ничего не хотела понимать и, растирая кулачками слёзы, просила:

— Леба-а…

А тут ещё кухарка пани Рузя увидела у них Марцю.

Бессовестная такая! Даже Петрик это знает, что порядочным людям полагается постучаться в дверь, прежде чем войти в чужую комнату. А она ничего этого не сделала и ворвалась, когда Петрик единственный раз забыл её замкнуть.

Каким только чудом он успел задёрнуть одеяло. Ведь под топчаном сидела Марця.

— Точно не к людям заходите, — буркнул Петрик.

Пани Рузя пришла предложить Ганнусе, чтобы та помогла ей убрать в покоях пани Стожевской.

— Охотно бы помогла вам, пани Рузя, но я уже не могу ходить… Если бы вы могли…

— Хорошо, я займу вам ещё немножко денег. Надеюсь, вы честно потом расплатитесь. Я беру с вас самый мизерный процент.

— Не беспокойтесь, пани Рузя… Я вам потом и постираю без денег… А проценты вы свои получите сполна…

И надо же! Придерживая обеими ручонками край ватного одеяла, выглянула Марця. С таинственной серьёзностью она спросила:

— Петрик, вже можно не ховаться?

Петрик обмер.

— Сконд то дзецко[26]?

Марця доверчиво выползла на четвереньках из-под топчана.

— Чья то? — погладила пани Рузя мягкие кудряшки малышки.

В ответ Петрик пробормотал что-то неприветливо и хмуро.

— Ой, беда ты моя! — замахнулась на Петрика Ганнуся. — Прошу пани, это… Тут один хлопчик к Петрику бегает… Так это его сестричка…

Пани Рузя недоверчиво покосилась на девочку.

— А я мыслялам…[27]

— Вы, прошу пани, всегда…

Но тут Ганнуся огрела Петрика по спине:

— И в кого ты такой? Огрызаешься на каждом слове! Отнеси девчонку домой…

К счастью, пани Рузя, кажется, не поняла нарочитую строгость Ганнуси.

Но разве теперь можно было за кого-нибудь ручаться? Немцы за каждый донос платили продуктами, а тех, кто прятал у себя еврейских детей, хватали — и прощай!

Когда дома был отец, он сам по ночам очень осторожно выносил спящую Марцю в сад. А днём её прятали. Первое время Марця плакала и звала:

— Ма-а-мале! Ма-а-мале!

Смолкала на несколько секунд, отвлекаясь мухой, что пыталась сесть ей на ножку, и как только та улетала, Марця снова начинала своё: «Ма-а-мале!»