Тайна вторжения - [5]

«… Покажите мне такую страну,

Где заколочены Храмы,

Где священник скрывает под рясой

КГБ-шный погон.

Покажите мне такую страну,

Где блаженствуют хамы,

Где правители грабят казну,

Попирая закон».

(Игорь Тальков)

Вот и дети проснулись. Один за другим Нажмутдин с Фатимкой вышли на веранду. Завтра мы должны подняться в Тлондода. Я давно мечтал вести детей по местам своего детства, в тлондодинский лес, на мельницу, к речке. Все эти места в моей памяти связаны со своей бабушкой (да простит и помилует ее Аллах!), с которой прошло мое детство и юность. Безграничная любовь к бабушке после ее ухода перешла в такую же любовь ко всему, что связано с ней. Часто с бабушкой мы ходили в лес. Я помню десятки источников ключевой лесной воды, у каждого из них мы останавливались и, припав на колени, пили холодную, удивительно прозрачную и чистую воду. В начале собирали ягоды, порой доходили до окраин с. Хуштада, местечко Жарагун, где были густые заросли барбариса, из которого бабушка готовила и морс, и уксус, и варенье. Какое блаженство — глоток того морса! Собрав ягоды, прочищали лесную чащу в поисках хвороста, сухих шишек, щепок. Самое для меня удивительное — она не разрешала собирать щепки возле свежего пенька, а ведь именно у свежесрубленного дерева и можно набрать хоть три мешка щепок. «Возможно, хозяин срубленного дерева со временем сам соберет эти щепки, потому нельзя поднимать свежие куски дерева, это харам,[1] а ты собирай старые, прошлогодние щепки, эти оставленные хозяином, ненужные». «Какой хозяин, почему харам?» — недоумевал я, мысленно представляя крупного, бородатого мудреца, живущего в Ошоратли,[2] и наблюдающего за всеми, кто приходит в его лес. Перевязав мешок шишек со щепками и, наложив поверх мешка хворост, бабушка валила все это себе на спину, я же нес посуду (обычно жестяную трехлитровую банку из-под повидла, к которой мой папа приделывал ручку из проволоки — ведерко) с ягодами и грибами. Помню — будто бы вчера мы ходили по всем этим местам. А прошло более трех десятков лет с тех пор. Передать детям все, что получил от бабушки, привить в них те же чувства, что и во мне когда-то привила моя бабушка, вряд ли удастся. В этом и трагедия времени. В этом и беда, за которую спустя десятилетия, возможно, придется расплачиваться нам. А ночи, что мы с бабушкой проводили на мельнице! На самом дне ущелья, в теснинах гранитных гор — с северной стороны и зеленого бархата лесной опушки — с южной стороны. К рассвету тетя Зайнаб привозит на ослах очередное зерно пшеницы, чуть рассвет, — погружаем мешки со свежей мукой на ослов и поднимаешься в село. Никого кругом. Холодный, пронизывающий, чистый горный воздух, яркие, редеющие на рассвете звезды в небе, покрытая росой трава на холмах. Особый аромат и вкус хлеба, испеченного на каменной плите, особенно кукурузных лепешек, около крутящейся мельницы, из-под которой прямо на лету берется еще теплая мука, тут же превращающаяся в чудесные лепешки. Бегающий свет огня образует сказочные тени на запыленных стенах тесного помещения мельницы. Порой эти тени в моем детском воображении рождали страшных героев сказок. Гул крутящейся мельницы и стук танцующей на ней палочки усиливали страх. И я периодически прижимался к бабушке.

— Может, ты спать хочешь? — спрашивала меня бабушка.

— Мне что-то страшно, — отвечал я и еще ближе продвигался к ней, при этом еще шире открывая глаза на тени, что бегали по стене мельницы, сложенной из речного камня, украшенной разбросанными то тут, то там сетями паутины, слегка припудренными мучной пылью.

— Прочитай молитвы, чтобы шайтан не добрался до тебя — Къулгьу Аллагьу ахIадун, Аллагьу самадун… — начинала она.

Днем поднимаешься чуть выше мельницы, местечко Квабала, глинистая, влажная земля, и там же журчание небольшого ручейка. Строишь от ручейка водоотвод, водопады, под ними мастеришь вертушки, затем плотину из лоскутков глинистой почвы с растительностью. Было. Были друзья — ровесники. Как-то мы втроем — Магомед, ныне покойный сын дяди Амира, Магомедрасул — сын дяди Газидибира в районе лесной опушки Каращи[3] пасли то ишаков, то коров. День был противный, — моросил дождь, периодически и лес, и всю долину окутывал густой туман. К вечеру мы стали зябнуть. Собрались у озера Каращи. Вдруг Магомед говорит Магомедрасулу:

— Сможешь прямо сейчас в таком же виде прыгнуть в озеро?

— А ты прыгнешь?

— Давай сначала ты.

— Давай тогда вместе прыгнем, — говорит Магомедрасул.

— Ты же здоровее меня, давай ты, а я вслед за тобой.

На Магомедрасуле был тяжелый брезентовый плащ, огромные, скорее папины кирзовые сапоги, пара брюк, папаха. Оба они встали на край плотины и начали готовиться к прыжку.

— Ребята, вы с ума сошли. Нам бы костер разжечь и погреться.

— Надо же, чтобы на старости лет было что вспомнить, — убедил Магомед в серьезности намерения и… Магомедрасул плюхнул в воду. А Магомед, развернувшись на 180 градусов, сказав «Ну и дурак же ты!», стал бежать в сторону села, ибо он знал, каково ему будет за этот обман, если он попадется под горячую руку Магомедрасула. Магомедрасул сохранил навсегда в себе верность данному слову, клятве, искренность и честность по отношению ко всем, кто его окружал. Не раз его бросала судьба и в холод, и в грязь, но вера в нем лишь крепилась, во всех ситуациях его сопровождал крепкий Иман