С кошачьей ловкостью вскочив на ноги, Дорк изготовился к отражению удара дубинки, но увидел, что Бродяга не торопится нападать. Он по-прежнему внимательно осматривал окрестности.
— Неплохо у тебя получилось, — сказал Дорк. — Давай повторим?
— А как сюда зрители попадают? — вместо ответа спросил Бродяга. — Неужели на холмы поднимаются?
— Нет, для разжиревших гостей Виркуса это было бы затруднительно, — усмехнулся Дорк. — Вон там, за ельником на северном склоне, есть проход на другую сторону холма, что-то вроде тоннеля. Уж не знаю, откуда он взялся, кто и зачем его прокопал, но тоннель очень древний. Вот по нему гости сюда и приходят, чтобы полюбоваться нашими игрищами…
Удар кнута ожег спину Бродяги.
— Не натрепались еще, дохляки?! — проревел надсмотрщик, незаметно подошедший к ним сзади. — Куда свои зенки пялите? Аль о свободе воз-мечталось?! Щас я покажу вам свободу!..
Он вновь вскинул кнут, злорадно предвкушая, как кровавый рубец разукрасит синегорскую рожу. Бродяга неуловимым движением перехватил конец сыромятного жгута и дернул на себя. Резное кнутовище вылетело из руки надсмотрщика, и Бродяга, небрежно обломив его о колено, швырнул остатки в утыканный кольями ров.
Надсмотрщик позеленел от гнева.
— Как ты посмел, ублюдок?! Да щас я тебя к праотцам отправлю!..
Он схватился за меч — и вдруг замер, встретив взгляд синегорца. Лысый Дорк, ожидавший скорой и кровавой развязки — не в пользу Бродяги, разумеется, — увидел неожиданно округлившиеся глаза надсмотрщика. Горевшая в них злоба сменилась растерянностью, растерянность — животным страхом. Рука, готовая выхватить меч, задрожала и безвольно повисла. Надсмотрщик несколько раз моргнул, промямлил что-то неразборчивое и, вжав голову в плечи, торопливо засеменил на другой конец ристалища.
«Как собака, побитая хозяйской палкой», — подумал Дорк и поглядел по сторонам: кто еще видел это поразительное превращение злобного зверя в подзаборную шавку? Похоже, других свидетелей не было. Смертники продолжали усердно отрабатывать боевые приемы, остальные надсмотрщики толпились возле мостика и о чем-то оживленно судачили, почти не обращая внимания на ристалище. «Может, я на солнышке перегрелся? — Дорк почесал свой лысый затылок. — Ничего не понимаю…»
Поздним вечером, умяв свою порцию капустной похлебки и с довольным видом растянушись на гнилой соломе, Дорк с притворным равнодушием поинтересовался:
— Ты, как я понял, колдовством балуешься. Может, и меня каким-нибудь заклинаниям научишь? В нашем деле все сгодится…
— С чего ты надумал, будто я силен в колдовстве? — искренне удивился Бродяга.
— А то я не видел, как надсмотрщик от одного твоего взгляда шарахнулся, — хмыкнул Дорк. — Ясное дело: сглазу испугался! Или чего похуже? Ты, может, секрет василиска знаешь?
— Какого еще василиска?
— Того самого, чей взгляд запросто в камень обращает. Он, говорят, похож на змея, только на голове — петушиный гребень, и по земле не ползает, а выбрасывает вперед свое змеиное тело, ну, как аркан бросают. Рождается он от семигодовалого черного петуха, ежели тот, конечно, яйцо снесет и в навозе его спрячет. То яйцо должна гадюка найти, кольцами обвить и высиживать сорок дней. И еще говорят, что иные смельчаки, встретив новорожденного василиска, особыми заклинаниями могут его секреты выпытать. Ну а коли не сумеют или смелости не хватит, превращаются в каменных истуканов…
— Никогда о таком не слышал, — ответил Бродяга, усаживаясь рядом с Дорком. — Хотя, честно сказать, иной раз кажется, что во мне бурлит какая-то неведомая сила. Если ей не препятствовать, она вырывается наружу. Может, с надсмотрщиком так и получилось? Я дико разозлился и представил себе, как выхватываю из ножен свой меч и разрубаю мерзавца от плеча до бедра!.. Но по-моему, колдовство здесь ни при чем.
— Может, и ни при чем, — согласился Дорк. — Праведная злость, коли человеком овладевает, всякие чудеса творить способна, это верно. Только ты, брат, поосторожней обращайся с эдакой силищей. Дойдет слух до Виркуса — худо может случиться. Очень уж Виркус боится колдовства.
— Хуже-то некуда, — вздохнул Бродяга.
Лысый Дорк не стал объяснять Бродяге, что сделает хозяин Острова Смерти, если заподозрит в нем колдуна. Парень еще не отвык от вольной жизни, надеется сбежать (Дорк видел, какими жадными глазами тот смотрел на вершины холмов, как вдыхал полной грудью свежий морской воздух, да и на ристалище бился всерьез — будто готовил себя к схватке с дюжиной стражников), так нужно ли с первых дней стращать его рассказами о зверствах Виркуса? Со временем все узнает, а пока пусть тешится надеждами.
Под сводами пещеры, нарушив гнетущую тишину, чей-то хриплый голос запел:
Вы забросьте меня, боги, за тридевять земель,
в царство тридесятое, где трехглавый Змей.
Нынче все едино мне, где и как сгореть.
Но дозвольте, боги, мне вольным встретить смерть!
Нынче время — черное. Нынче смерть — светла.
Прогорает вздорная душа моя дотла…
Натужный кашель заставил узника оборвать песню.
Дорк покачал головой:
— Совсем загибается Акын… Еще недавно был хорошим бойцом, быка-двухлетку кулаком с ног сбивал. Теперь вот мучается грудной хворобой. До настоящего боя, пожалуй, и не доживет.
