Тайна Вильгельма Шторица - [43]

Тем временем Германа продолжали допрашивать. По-прежнему усердно и по-прежнему бесплодно. Он не мог сообщить нам ничего полезного.

Обстоятельства вполне подтвердили его непричастность к предполагавшемуся похищению Миры. С этой стороны его оставили в покое. Но, быть может, он хотя бы отчасти был посвящен в тайну своего умершего господина? Быть может, ему был известен рецепт снадобья, изобретенного Отто Шторицем?

Какой упрек нам обоим — мне и Штепарку — за излишнюю поспешность, с которой мы распорядились найденным погребом! Не поторопись мы тут чересчур, мы могли бы теперь сделать для Миры то, что сделали для Германа. Один пузырек таинственной жидкости — и все наши тревоги улетучились бы как скверный сон при радостном пробуждении.

Про совершенное нами преступление мы с Штепарком даже друг при друге не упоминали. Тайна эта умрет вместе с нами. Мы как бы условились об этом молча, не сказав друг другу ни слова.

Зато мы оба не переставали допрашивать несчастного Германа, в несбыточной надежде выведать у него то, чего он, без сомнения, и сам не знал. Нелепо было думать, что такой сложный химический секрет мог быть понят и усвоен безграмотным, некультурным стариком лакеем.

В конце концов мы пришли к убеждению, что наши старания бессмысленны и бесцельны, а так как против Германа не было никаких серьезных улик, то постановлено было выпустить его на свободу.

Несчастному старику не пришлось, однако, воспользоваться оказанным ему снисхождением. Когда тюремный надзиратель отпер камеру, чтобы его выпустить, то нашел только его труп, лежавший на койке. Произведенное вскрытие показало, что старик умер от апоплексического удара.

Исчезла наша последняя надежда. Пришлось убедиться, что тайна Вильгельма Шторица так и останется неузнанной навсегда.

В бумагах, отобранных при обыске на бульваре Текели и хранившихся в полицейском управлении после тщательного их просмотра оказались только неясные формулы, какие-то непонятные заметки по физике и химии — и больше ничего. Это нисколько не прояснило вопроса и не давало оснований для того, чтобы восстановить формулу состава, которым пользовался Вильгельм Шториц для своих преступных целей.

Палачу Миры не подняться из небытия, куда его погрузил сабельный удар Гаралана. И Миру мы не увидим до тех пор, пока она не будет лежать на смертном одре.

Утром 24 июня ко мне пришел мой брат. Он был сравнительно спокойнее в этот раз.

— Я пришел сообщить тебе свое решение, — сказал он. — Я думаю, что ты его одобришь.

— Говори смело, — отвечал я, — я заранее уверен, что ты придумал что-нибудь очень разумное.

— Вот что, Генрих, Мира мне все еще как будто полужена. Наш брак не освящен церковью, потому что обряд был прерван раньше, чем были произнесены слова таинства. Получается ложное положение, с которым необходимо покончить. Это необходимо и для меня, и для Миры, и для ее семьи, и для всего общества.

Я обнял брата и сказал:

— Совершенно верно, Марк, и я думаю, что к исполнению твоего желания препятствий не встретится.

— Это было бы просто чудовищно. Священник, если и не будет видеть Миру, то будет слышать ее голос. Ведь требуется только докончить начатый уже обряд. Я не думаю, чтобы духовное начальство воспротивилось этому.

— Нет, Марк, оно не будет противиться. Я беру на себя все хлопоты.

Я обратился первым делом к старшему канонику собора, который совершал тогда обряд, остановленный неслыханным кощунством. Почтенный старец мне сказал, что у него уже был об этом разговор с рачским епископом, который смотрит на этот вопрос в самом благоприятном смысле. Невеста хотя и невидима, но она живой человек, в этом нет сомнения, и, следовательно, ее можно обвенчать. Оглашение сделано уже давно, следовательно, венчание можно не откладывать. Его назначили на 2 июля.

Накануне Мира сказала мне, как и в первый раз:

— Завтра, Генрих… Не забудьте же!

Как и в первый раз, церемония была совершена в том же соборе Михаила Архангела и в той же самой обстановке. Были те же свидетели и те же гости. Даже публика была та же.

Любопытство было возбуждено в этот раз даже, пожалуй, больше, чем в первый. Впрочем, публику за это нельзя упрекать. Многие, быть может, даже продолжали еще чувствовать некоторый страх. Правда, Вильгельм Шториц умер. Правда, его лакей Герман умер тоже… Ну а как вдруг?..

Новобрачные сидят перед алтарем. Кресло Миры кажется пустым, но оно занято. Мира тут.

Марк повернулся к ней и держит ее за руку, как бы удостоверяя перед алтарем ее наличие.

Сзади свидетели: судья Нейман, капитан Гаралан, поручик Армгард и я. Потом господа Родерих. Мать Миры стоит на коленях и просит у Бога чуда для своей дочери. Кругом друзья, знакомые, родные, вся городская знать.

Колокола весело трезвонят. Орган поет.

Выходит каноник. Начинается служба… В надлежащем месте каноник спрашивает:

— Мира Родерих, ты здесь?

— Здесь, — отвечает Мира.

Он обращается к Марку:

— Марк Видаль, согласен ты взять Миру Родерих себе в супружество?

Марк отвечает:

— Да, согласен.

— Мира Родерих, согласна ли ты вступить в супружество с Марком Видалем?

— Да, согласна, — отвечает Мира ясным и твердым голосом, который все слышат.