Тайна угрюмого дома: старый русский детектив - [25]
Недолго думая, я схватила перо и написала ему в ответ: «Приходи, мне надо с тобою серьезно поговорить».
Это было поутру; он прибежал в тот же день вечером. Но едва началось объяснение, как он вспылил.
– Так ты за этим меня звала? – сказал он в ответ на какую-то шутку по поводу его глупых ревнивых намеков. – Это твое серьезное слово? А я как дурак поверил; думал, что вот наконец Юше надоело шутить и я услышу от нее что-нибудь путное.
– Послушай, Поль, – отвечала я. – Хоть ты убей меня, а я не могу говорить серьезно о таком вздоре.
– К чему же ты меня звала?
– Да, вот, в самом деле: к чему? – отвечала я, усмехаясь. – Теперь, когда ты у меня это спрашиваешь, я и сама хорошенько не знаю… Так, думала: может быть, утро вечера мудренее, и ты за ночь поуспокоишься да поумнеешь… А впрочем, если предпочитаешь дурачиться, то я тебе не мешаю. Ревнуй к кому хочешь и сколько угодно, только оставь меня, сделай милость, в покое со своими допросами. Я тебе ничего не должна и не имею перед тобой никаких обязанностей.
– Как ничего не должна? – закричал он бешено. – Что получаешь, тем и плати. Разве я даром люблю тебя?.. Если я отдаю тебе все…
– Постой, – перебила я, – что такое все?.. До меня ты имел двести любовниц, и после меня будешь иметь столько же, да вдобавок имеешь еще жену.
– Я ненавижу ее!
– Будто бы?
– Клянусь тебе честью. Мы уж два года в ссоре и не живем друг с другом.
– Помиритесь – съедетесь.
– Нет, она уезжает отсюда на днях совсем.
– Так что ж?.. Завтра любой из нас может тоже уехать. Потому что мы ссоримся с тобой каждый день, и если до сих пор это еще не надоело, то может легко надоесть.
Я это нарочно сказала, чтоб он не слишком куражился. Мне нужно было дать ему наконец почувствовать, что не я у него, а он у меня в руках. И, должно быть, мои слова попали в цель, потому что он вдруг присмирел.
– Ну, полно, Юша! – шепнул он, обняв меня и притягивая к себе. – Полно прикидываться!.. Ведь ты же знаешь, откуда все наши ссоры… Если бы я не любил тебя так безумно…
– Безумно, может быть, – перебила я. – Но не серьезно. Если бы ты серьезно меня любил, ты думал бы более обо мне, чем о себе, и не стал бы меня притеснять.
– Как притеснять?
– Так… ты притесняешь меня. Ты хочешь отнять у меня свободу. А я этого не хочу, потому что я у тебя не отнимаю твоей. Живи себе как угодно, с женою или без жены, и имей помимо меня хоть целый город любовниц. Что мне за дело? Я тебе не мешаю, но не хочу, чтоб и ты мне мешал.
Это опять его вывело из себя, и он оттолкнул меня так, что я стукнулась головой о стенку дивана.
– Вишь, дьявол! – сказал он. – Я ее ласкаю, а она норовит укусить!.. Говори прямо: не любишь!.. Имеешь других, кроме меня? Кого?.. Криницкого? Гальберта?.. Признавайся!.. Гальберт к тебе приходил вчера, или ты у него была; одним словом, вы виделись… Где?
– Не горячись, – отвечала я, – и не ругайся. Ты тут не хозяин и не имеешь власти вот ни на столько. (Я указала ему на кончик мизинца.) Ты за серьезным словом пришел, так слушай, я вот что тебе скажу… Люблю тебя, пока любится, и ласкаю, покуда мне это угодно… А когда захочу – брошу. На то моя воля, и я не обязана давать тебе в ней отчет. Требуй этого у своей жены, если она еще не уехала, а я тебе не жена.
Он силился сделать вид, будто смеется, но пена была у него на губах.
– Юшка! – сказал он, весь бледный от злости. – Клянусь тебе чертом, ты доведешь меня до того, что я когда-нибудь задушу тебя своими руками!
– Немного выиграешь.
– Напротив, все выиграю. Буду кругом в барышах. Таких красавиц, как ты, нетрудно найти, и товар этот дешев; но такой злючки, такой ядовитой змеи – днем со свечой не отыщешь!
Я закусила губы и поклялась про себя, что его «товар» ему дорого обойдется, гораздо дороже, чем он полагает. Но теперь рано было считаться.
– Если так, – отвечала я, – то не стоит труда и душить. Лучше просто оставь меня.
Он стоял прямо против меня и злился бессильно, как зверь за железной решеткой… «Не знает, что больше сказать, – подумала я, – и не может решиться уйти… Ага, попался, голубчик!» – и наслаждаясь своим торжеством, я смотрела ему в лицо, не мигая, не опуская глаз. Я видела, как его подергивало от боли и как, уступая, он шаг за шагом терял свою твердость. Пытка взяла наконец свое. Он свесил покорно голову и опустил руки. Тогда мне стало жалко его.
– Поль! Что с тобою? – сказала я ласково.
Он молчал.
– Ты сердишься?
Он посмотрел на меня, но как-то уже совсем иначе, украдкой и боязливо, словно наказанная собака, которая смотрит в глаза своей госпоже, не зная, хотят ли ее простить и приласкать или зовут только затем, чтоб еще больнее побить.
– Поль! Милый! Ну, полно! Поди, сядь сюда. Ты устал, и я тоже… Поговорим о другом.
Лицо его просияло. Он сел, взял меня за руки и склонил свою львиную голову ко мне на колена. Мне стало как-то ужасно весело, как игроку, который вдруг выиграл очень много и держит в своих руках добычу, любуясь ею покуда еще без всякой мысли, как с ней поступить. Я разбирала, нашептывая какой-то вздор, его кудрявые волосы. Вдруг слышу, он вздрогнул…
