Тайна трех - [8]

— И… кассир Хеккерт, — сказал я: — он почти так же велик. Правда, он ходит согнувшись, но… если его выпрямить…

— То он сможет через стол дотянуться до жертвы?

— Да… Уж если разбирать все варианты, так разбирать.

— Конечно, — согласился Кручинин. — Но думаешь ли ты, что этот согбенный старик так же силён, как Кнуд?

— Может быть, и не так силён, но слабеньким я бы его не назвал. В нём чувствуется большая сила.

— Значит, ты думаешь, что должны быть изучены оба объекта?

— Скорее кассир, чем пастор.

— Ну, это уж твои внутренние соображения, для дела они мало интересны. Если изучать, так изучать всё. Нам нужны отпечатки того и другого. Добыванием их придётся заняться тебе.

Прежде чем я успел спросить Кручинина, как он посоветует мне это сделать, не вызывая подозрений, к нам постучали: хозяйка звала к завтраку.

За столом оказались и пастор и кассир. Завтрак проходил в тягостном молчании.

Хозяйка время от времени тяжело вздыхала, снедаемая любопытством, но скромность мешала ей задавать вопросы, а пускаться в рассуждения ни у кого, по-видимому, не было охоты.

Я ни на минуту не забывал полученного от Кручинина приказания и ломал себе голову над тем, каким способом заставить моих соседей, без их ведома, выдать мне свои визитные карточки.

Словно угадав терзающую меня мысль, пастор мял в руке хлебный мякиш. Даже через стол я видел, как на хлебе остаются чёткие отпечатки кожного рисунка, покрывающего кончики пасторских пальцев. Мне непреодолимо хотелось протянуть руку и взять этот хлебный мякиш.

По-видимому, желание моё было так сильно, что нервные токи передались пастору. Он посмотрел на меня, затем взял шарик и стал раскатывать его лезвием столового ножа по столу. Шарик сделался гладким и перестал меня интересовать. Противный осадок, как будто священник мог знать мои намерения и ловко обошёл меня, не давал мне покоя и заставил даже рассматривать пастора под каким-то новым, критическим углом зрения. Впрочем, должен тут же честно признаться, что решительно ничего, что могло бы опровергнуть прежнее милое впечатление, произведённое на меня этим человеком, я не обнаружил.

Я уже готов был встать из-за стола, когда заметил, что пастор снова взял мякиш и стал его разминать. То, что произошло в следующую минуту, убедило меня в неосновательности моего страха. Пастор далее и не подозревал о моих намерениях. Он предложил показать фокус.

— Кто-нибудь из присутствующих, — сказал пастор, — хотя бы вы, Хеккерт, под столом, так чтобы я не мог видеть, сомните кусочек хлебного мякиша и я скажу, какой рукой вы это сделали.

Кассир, по-видимому, плохо соображая, что делает, послушно скатал под столом шарик и протянул его пастору.

— Нет, нет, — сказал пастор, — раздавите его между пальцами, так чтобы образовалась лепёшка.

Я с трудом сдерживал дрожь нетерпения, не веря, своим глазам и ушам. Но как сохранить эту лепёшку, как взять её себе?

Кассир протянул пастору мякиш, и я убедился в том, что священник отлично знает дактилоскопию. Он с уверенностью произнёс:

— Левая.

Кассир ничего не сказал, но по его удивлённо испуганным глазам я понял, как он поражён. И тут же у меня родился план. Я быстро сказал пастору:

— Может быть, и я смогу: Дайте мне ваш оттиск.

— Пожалуйста, — пастор с улыбкой опустил руки под скатерть и через мгновение протянул мне раздавленный в лепёшку кусочек хлеба; узор пепилярных линий выступал на нём с достаточной яркостью.

К этому времени в кулаке у меня уже был готов другой кусочек хлебного мякиша. Я взял оттиск пастора и, делая вид будто мне нужно больше света, отошёл к окну. Через минуту я повернулся и, разминая хлеб в пальцах, разочарованно сказал:

— Не понимаю, как вы это делаете. Пастор рассмеялся. Не знаю, поверил ли он тому, будто я действительно такой профан в вопросах дактилоскопии, но как бы то ни было, а настоящий оттиск его пальцев лежал у меня в кармане.

Я с трудом досидел ещё несколько минут за кофе и стремглав помчался к себе.

Должен признаться, руки у меня дрожали от волнения, когда я сблизил хлебный мякиш с кастетом и с клеёнкой. Не доверяя себе, я ещё и ещё раз сверил оттиски. Мне оставалось только с облегчением признаться, что никакого сходства ни с правой, ни с левой руками преступника в них не было. Версия виновности пастора отпала. Оставалось последнее: проверить кассира.

Когда я вошёл в столовую, Кручинин по одному моему взгляду понял, что пастор чист. Мне показалось, что, так же как и я, мой друг вздохнул с облегчением.

В тот момент, когда я входил в комнату, Кручинин и пастор довольно непринуждённо беседовали у окна. Повидимому, молодость пастора брала верх над положительностью, к которой его обязывала скучная профессия. Мне кажется, он сейчас охотней всего махнул бы рукой на кассира, наводящего на всех тоску, и совершил бы хорошую прогулку на лыжах. Впрочем, пастор, видимо, тут же вспомнил о том, что должен по мере возможности утешать старика, и принялся развлекать его безобидными шутками. Он довольно чисто показывал фокусы с картами, с монетой; ловко ставил бутылку на край стола так, что она буквально висела в пространстве.

Кассир мрачно глядел на все эти проделки; водянистые глаза его оставались равнодушными, и тонкие губы были плотно сжаты.