Я опять взглянул вперед и так и обмер.
Прямо предо мной, у нижней ступени террасы, всего в какой-либо сажени от меня, стояло привидение, все облитое лунным светом.
Все планы борьбы с ним как вихрь пронеслись в моей голове. Я сделал над собой нечеловеческое усилие и хотел встать и броситься с револьвером в руках, но едва я двинулся, как холодный, леденящий ужас охватил меня с ног до головы и приковал меня к месту… Я заметил, что лунный свет, обливавший привидение, точно струился сквозь него, а от самой его фигуры на песок дорожки падала слабая, почти незаметная тень.
Я весь съежился и, вытянув вперед шею, не мог оторвать глаз от стоявшего предо мной призрака.
Браунинг выскользнул из моей руки и упал в разросшуюся в проломе пола траву.
Я не знаю, долго ли я оставался в таком состоянии.
Вдруг привидение стало медленно поднимать по направлению ко мне свою правую руку. Накинутое на его голову белое покрывало соскользнуло с его плеча, и яркий свет луны упал на закрытое до тех пор лицо.
Я отшатнулся, и вся кровь застыла в моих жилах…
Предо мной стояла во весь рост еврейка, изображенная на портрете, висящем в угловой комнате.
Я не мог не узнать ее с первого же взгляда: те же черты необыкновенно красивого молодого лица; те же вьющиеся волосы, падающие на лоб и уши; тот же взгляд, полный мольбы и упрека, только все было как-то расплывчато и прозрачно.
Она протянула ко мне свою руку, вся подалась вперед, и вдруг я заметил, что ее губы зашевелились. По прекрасному лицу ее пробежало выражение мучительного усилия, и я не то что услышал, а всеми фибрами своего существа почувствовал:
— Похорони меня по еврейскому обряду, и я тебе за это отслужу…
Эти странные слова донеслись до моей души не как шепот, а как какой-то тихий вздох; я не слышал их, я только совершенно ясно понял смысл этого вздоха.
Мне кажется, что с этого момента я потерял сознание, но, когда я очнулся, я продолжал сидеть на моей скамейке, прислонившись плечом и головой к виноградным ветвям. Предо мной никого не было.
Было так же светло, тихо и жутко.
Было бы слишком долго и слишком трудно описывать мое душевное состояние на другой день. Мне казалось, что во мне все перевернулось. То, что представлялось мне всегда нелепым и невозможным, стало до очевидности реальным.
Я испытывал такое ощущение, точно почва была выбита из-под моих ног.
Предо мной стояла таинственная загадка, которую я должен был или разрешить немедленно, или от которой мне нужно было спасаться и бежать.
Я с большим опозданием явился к чаю; Ольга встретила меня тревожным взглядом, и этот взгляд ее я ловил на себе несколько раз, пока сидел у пани Вильгельмины.
Пан Тадеуш с утра уехал по делам в Калиновичи и должен был вернуться лишь к вечеру.
Когда мы возвращались после чая, Ольга взяла меня под руку.
— Митя, ты страшно изменился за эту ночь. Что случилось? Ты видел привидение, ловил его?
— Привидение я видел, — отвечал я по возможности спокойно, чтобы не пугать сестру, — но не ловил его. Это дело мне начинает казаться гораздо более серьезным, чем этого можно было ожидать. Во всяком случае, пан Тадеуш тут ни при чем.
— Так кто же?
— Не знаю, милая. Ты меня пока не допрашивай; в свое время я все расскажу тебе подробно, а теперь я тебе задам небольшую работу: прикажи твоим девушкам немедленно вымыть полы и окна в верхнем помещении и сегодня же перебирайся туда.
— Как, я одна?
— Нет, там ведь три комнаты. Одну тебе, одну мне, а в третьей помести девушек. Варельян может оставаться на своем месте внизу.
— Разве нам угрожает какая-либо опасность?
— Нет; я опасности пока никакой не предвижу, но неприятностей может случиться много, а наверху нам будет спокойнее.
До самого обеда мы возились с переездом. Ольга прибавила кое-что из мебели, взятой в разных комнатах, и повесила на всех окнах и дверях тяжелые драпировки.
В нашем новом помещении стало уютно и хорошо, а в связи с этим и на душе у меня сделалось несколько лучше. Я теперь знал, что я не являюсь жертвой галлюцинаций, так как призрак видел не только я один, позавчера видела его и Ольга. Я поверил также и в действительность привидения, хотя все это оставалось для меня совершенно непонятным.
«Нужно во что бы то ни стало исполнить просьбу этой несчастной, не находящей себе покоя души», — думал я, возвращаясь с обеда в старый дом.
В тяжелом раздумье обошел я наши прежние помещения, постоял немного перед окном, сквозь которое я видел призрак, и затем прошел в угловую комнату.
Там, еще много дней тому назад, я поставил стул у стены, противоположной портрету, и теперь опустился на него.
Красавица-еврейка смотрела из своей рамы прямо мне в глаза.
Как завороженный, сидел я на своем стуле, не отрывая от нее взгляда.
Да, тут не может быть никаких сомнений; именно ее, а не кого-либо другого, я видел вчера у виноградной террасы.
По мере того, как я теперь смотрел на портрет, изображенное на нем лицо оживало все больше и больше. Исполненные бесконечной мольбы и упрека глаза так и проникали своим взором в мою душу.
Я невольно напрягал зрение. Мне начинало казаться, что ее губы шевелятся и я опять слышу, как легкий вздох, так поразившие меня прошлой ночью слова:
