Тайна старой девы - [8]

Перед этим портретом и остановилась вдова. Постояв немного, она встала на стул, сняла портрет и вынесла его из комнаты. Фелисита напряженно прислушивалась к ее шагам. Она поднималась по лестнице все выше и выше, вероятно, на самый чердак.

В дверях появилось испуганное лицо Генриха.

— Так и есть, Фридерика! — сказал он, обернувшись в прихожую. — Это был портрет покойной матери господина Гельвига!

Старая кухарка заглянула в комнату.

— Ах ты, Боже мой, правда! — воскликнула она, всплеснув руками. — Если бы узнала про это гордая покойница — в гробу перевернулась бы, а покойный барин! Положим, она была ужасно одета, совсем голая, всякому христианину стыдно и взглянуть!

— Ты думаешь? — спросил Генрих, хитро подмигнув. — Но, во-первых, наша хозяйка не может простить свекрови, что та не хотела допустить их брака. Во-вторых, покойница была веселая женщина, охотно принимала участие в развлечениях и очень любила танцы; а в-третьих, она назвала как-то нашу хозяйку «бессердечной ханжой»... Понимаешь?

Во время этого разговора Фелисита вышла из своего убежища. Она инстинктивно почувствовала, что отныне этот грубый, но добродушный старый слуга будет ее единственной защитой в доме. Он ее очень любил, и, главным образом благодаря его заботливому надзору, ребенок оставался до сих пор в счастливом неведении относительно своего прошлого.

— Вот ты где, Феечка! — ласково сказал он и взял ее ручонку в свою мозолистую руку. — А я-то везде искал тебя... Пойдем в людскую. Тебя уж не будут сюда пускать больше, бедняжка!.. Если старые портреты уносят, то...

Он вздохнул и запер дверь. Фелисита робко оглянулась в прихожей. Она была пуста. Там, где стоял гроб, лежали растоптанные цветы и листья.

— Где папа? — спросила она шепотом.

— Его унесли. Но ты ведь знаешь, детка: он теперь на небе, там ему хорошо, лучше, чем на земле, — грустно ответил Генрих и ушел исполнять поручение хозяйки.

В людской было темно. Со времени ухода Генриха Фелисита смотрела, не отрываясь, на клочок темного неба, видневшегося над высокими крышами узкого переулка. Там должен был быть теперь отец. Она испуганно вздрогнула, когда вошла Фридерика с лампой и поставила на стол тарелку с бутербродом.

— Иди, дитя, и кушай, вот твой ужин! — сказала она.

Девочка послушно приблизилась, но не прикоснулась к еде. Она взяла свою аспидную доску и принялась писать. Вдруг в кухне раздались быстрые шаги и в дверь заглянула белокурая голова Натанаэля. Фелисита вздрогнула: он всегда обижал ее.

— Вот где сидит наша Фея, — сказал он. — Слушай, дрянная девчонка, где ты пропадала все это время?

— В зеленой комнате, — ответила девочка.

— Попробуй только войти туда еще раз! — пригрозил он. — Там тебе не место, так сказала мама... Что ты пишешь?

— Урок, заданный господином Рихтером.

— Господином Рихтером? — повторил Натанаэль и быстрым движением стер все написанное. — Так ты воображаешь, что мама будет платить за твои уроки? Она сказала, что всему этому пришел конец. Ты можешь вернуться туда, откуда пришла, а потом ты станешь тем, чем была твоя мать, и с тобой сделают то же самое, что и с ней! — Он сделал жест, будто стреляет.

Девочка смотрела на него, широко раскрыв глаза. Он говорил о ее мамочке, чего никогда не случалось прежде, и то, что он сказал, было так непонятно.

— Ты ничего не знаешь о моей маме, — сказала она дрожащим голосом.

— Гораздо больше, чем ты! — возразил мальчик и, немного помолчав, добавил коварно: — Ты ведь даже не знаешь, кто были твои родители?

Девочка покачала головкой, испуганно и умоляюще посмотрев на Натанаэля. Она слишком хорошо знала его, чтобы не понимать, что сейчас он скажет что-нибудь плохое.

— Они были комедиантами! — крикнул мальчик. — Такими же, каких мы видели на ярмарке. Они кувыркаются, делают фокусы, а потом ходят с тарелкой и просят милостыню!

Аспидная доска полетела на пол и разбилась вдребезги. Фелисита вскочила и как безумная бросилась мимо озадаченного мальчика на кухню.

— Он ведь лжет, он лжет, Фридерика? — лепетала она, хватая за руку кухарку.

— Он преувеличивает, — ответила Фридерика. Взволнованный вид ребенка тронул даже ее черствое сердце. — Милостыню они не просили, но комедиантами они были, это верно...

— И делали очень нехорошие фокусы! — закончил Натанаэль, подходя к плите и заглядывая Фелисите в лицо: она ведь еще не плакала. — Твоя мать никогда не попадет на небо!

— Она еще не умерла! — воскликнула Фелисита. Ее бледные губки лихорадочно дрожали, а рука судорожно сжимала платье кухарки.

— Ну конечно давно умерла... Покойный папа только не рассказывал об этом... Солдаты застрелили ее в зале ратуши, во время неудачного фокуса.

Измученный ребенок вскрикнул: Фридерика подтвердила последние слова Натанаэля кивком головы. Значит, он не солгал.

В это время вернулся Генрих. Натанаэль мгновенно исчез, как только на пороге появилась широкоплечая фигура дворника... У кухарки тоже заговорила совесть, и она усердно занялась чем-то около плиты.

Фелисита не кричала больше. Она прижалась лбом к стене и горько всхлипывала.

Генрих слышал пронзительный крик ребенка, видел, как Натанаэль исчез за дверью, и сразу понял, что произошло что-то нехорошее. Не говоря ни слова, он повернул к себе девочку и заглянул в ее личико. Увидев Генриха, Фея снова громко заплакала и сказала: «Они застрелили мою бедную мамочку, мою милую, добрую маму!»