Тайна старой девы - [5]

В доме все шло по-прежнему. Госпожа Гельвиг несколько раз в день обходила все комнаты, осматривая, нет ли где-нибудь пылинки или соринки. По-прежнему все вместе молились и вместе обедали, а по воскресеньям супруги ходили в церковь. Но злопамятная женщина с железным постоянством избегала разговаривать с мужем. Она отклоняла все его попытки к сближению. Так же мало замечала она существование нового маленького члена семьи. В памятный бурный вечер она раз и навсегда приказала кухарке готовить лишнюю порцию и бросила в комнату девочке несколько штук постельного белья. Маленький сундучок с имуществом Фелиситы принесли из гостиницы «Лев», и Фридерика должна была отворить его при хозяйке и показать маленькие платьица. Этим и ограничилась навязанная госпоже Гельвиг забота о «дочери комедианта». Только еще раз проявила она заботу о девочке. В то время, как портниха шила Фелисите из темной материи два платьица совершенно такого же строгого покроя, какой носила сама хозяйка дома, госпожа Гельвиг прижала девочку к своим коленям и до тех пор действовала щеткой, гребнем и помадой, пока ей не удалось заплести чудные локоны Фелиситы в две уродливые косички. Отвращение этой женщины ко всякой миловидности пересилило ее упрямство и твердое намерение совершенно игнорировать присутствие ребенка.

Но было еще горячее сердце, у которого сиротка могла искать утешения, — сам Гельвиг любил девочку как своих родных детей. Правда, он не смел выражать это открыто, исчерпав весь запас своей энергии в тот знаменательный вечер, но он постоянно заботился о Фелисите. Как и Натанаэль, она имела свой уголок в комнате приемного отца. Там никто не мешал ей ласкать своих кукол и убаюкивать их песнями, которым ее научила покойная мать. Когда Фелисите минул шестой год, она так же, как Натанаэль, стала брать уроки у учителей. Как только начинал таять снег, и на клумбах появлялись крокусы и подснежники, Гельвиг ежедневно отправлялся с детьми в свой загородный сад. Там дети учились и играли, возвращаясь домой только к обеду.

Госпожа Гельвиг редко ходила в сад, который один из предков Гельвига устроил в старофранцузском стиле. Из зелени выглядывали бронзовые статуи в натуральную величину. Эти светлые фигуры резко выделялись на темном фоне тисовых деревьев, и прелестные обнаженные формы Флоры и Прозерпины, как и мускулистая нагота похитителя последней, тотчас же привлекали внимание входившего в сад, и приводили в ужас госпожу Гельвиг. Сначала она властно требовала, чтобы муж удалил «греховные изображения человеческого тела», но Гельвиг спас своих любимцев, показав завещание отца, категорически воспрещающее перемещение статуй. Тогда госпожа Гельвиг поторопилась окружить скульптуры целым лесом вьющихся растений. В один прекрасный день Генрих, по приказанию хозяина, с восторгом вырвал всю эту зелень, и с тех пор госпожа Гельвиг избегала посещать сад, опасаясь погубить свою душу и не желая видеть насмешливо улыбающихся бронзовых свидетелей ее поражения. Именно поэтому сад и стал любимым местом пребывания Фелиситы. За стеной из тисов находился большой луг, который пересекал шумящий мельничный ручей. По его берегам росли густые кусты орешника, а маленькая плотина покрывалась весной полевыми цветами.

Фелисита училась неутомимо, но когда Гельвиг наконец объявлял, что на сегодня учение окончено, она вся преображалась. Девочка без конца могла бегать по лугу, с быстротой молнии влезала на деревья, а через минуту уже лежала внизу у ручья. Заложив руки за голову, она задумчиво смотрела на зеленый ковер ореховых листьев и мечтала.

По небу проносились белые облака. Глядя на них, девочка вспоминала свое загадочное прошлое. Такое же белое и блестящее было платье ее матери, все усыпанное цветами. Фелисита до сих пор удивлялась, что мать не дала ей ни одного цветка. Она раздумывала над тем, почему ей тогда не позволили разбудить маму поцелуями, как она делала это каждое утро. Она не знала, что мать, всегда обращавшаяся с ней так нежно, давно умерла. Гельвиг не решался сказать ей правду. Хотя она, по прошествии пяти лет, уже не плакала так горько и не просила с таким жаром отвести ее обратно к родителям, но всегда говорила о них с трогательной нежностью и несокрушимо верила в двусмысленное обещание приемного отца, что она когда-нибудь снова увидит их. О профессии своего отца она тоже ничего не знала. Он сам не захотел этого, и Гельвиг строго следил за тем, чтобы никто в доме не говорил с Фелиситой о прошлом. Но он не подумал о том, что давно сторожившая его смерть откроет эту тайну. Он давно был неизлечимо болен, но, как и все легочные больные, надеялся на долгую жизнь. В любимый сад его уже вывозили в кресле, но он списывал это на временную слабость и строил планы обширных построек и путешествий. Однажды вечером доктор Бем вошел в комнату Гельвига. Больной сидел за письменным столом и усердно писал, окруженный со всех сторон подушками.

— Что за выдумки? — воскликнул доктор, грозя тростью. — Черт возьми, кто позволил тебе, писать? Изволь сейчас же положить перо!

Гельвиг повернулся к нему с веселой улыбкой.