Тайна старого Радуля - [2]
И обрадовался витязь, глядя на такую красоту неописанную, на такой простор великий, и пожелал тут на горе поселиться. Повелел он дружинникам срубить терем высокий, узорчатый, откуда будет видно далеко, и назвал он это место Радуль.
И зажил витязь в том тереме с молодой женой, и была между ними любовь, как у сокола с соколицей.
А потом стали вокруг селиться жители, раскорчевали они ближние леса, распахали землю и начали строить из белого камня то ли церковь, то ли терем. Навезли этого камня многие воза, позвали мастеров-камнесечцев. Стали мастера долотьями да молотками камни тесать, дивные узоры высекать.
А тут нежданно-негаданно беда пришла: некая страшная болезнь пала на землю русскую. Вымирали села и города целиком, до последнего жителя. За одну ночь скончались витязь и его молодая жена и многие радуляне. Осталось то здание — церковь либо терем — недостроенным.
С тех страшных времен прошло много лет. Где стояло то здание, никто не знает; и как звали того витязя и его жену, позабыли.
Вновь стало расти и множиться село Радуль. Жители его построили церковь, но деревянную. Когда же она обветшала, воздвигли другую, высокую и стройную; низ ее был из белого камня, а верх — кирпичный, побеленный. И стоит та церковь вот уж более трехсот лет.
Георгий Николаевич как прочел это предание, так загорелся.
Был он эдаким беспокойным непоседой и решился на следующее лето отправиться с ребятами в совсем маленький и нетрудный поход, отправиться туда, за Владимир, где на берегу Клязьмы находилось то село со столь поэтичным названием.
Вряд ли особенно изменились те края за несколько веков.
Георгию Николаевичу так не терпелось, что он едва мог дождаться летних каникул. Отряд отправился в путь в первых числах июня. Поехали на электричке Москва — Горький. В одном городе слезли, прошли пешком семь километров, наконец прибыли.
И Георгий Николаевич сразу понял, что лучшего места для житья ему не сыскать. Он увидел реку широкую, берег высокий, село на горе с белой стройной церковью XVII века, увидел раздолье на тридцать километров… И вдохнул он полной грудью чистый воздух ближнего соснового леса… И забилось его сердце от радости…
Георгий Николаевич сразу понял, что лучшего места для житья ему не сыскать.
От Москвы было, правда, далековато, но ему не показалось это препятствием.
Домов в селе он насчитал не более тридцати, все деревянные, под железными крышами, поверх срубов обшитые дощечками, покрашенные разными красками, принаряженные тонкой резьбой.
И только самый крайний домик, у заросшего черемухой оврага, оставался бревенчатым и серым, окна его были заколочены, а густой бурьян заполонил весь огород. Георгий Николаевич узнал, что старики хозяева умерли, молодые в ближний город подались, а сам тот невзрачный дом продавался.
Недолго думая вызвал Георгий Николаевич свою Настасью Петровну телеграммой: дескать, приезжай и деньги привози. А пока, в ожидании жены, он поселился со своими юными спутниками в палатках под горой, там, где овраг выходил к берегу Клязьмы.
Приехала Настасья Петровна и пришла в такой восторг от радульской красоты и приволья, что решила не откладывать дела и сейчас же покупать запустелый домик.
А через неделю счастливые новоселы переехали на новое местожительство.
Сперва, как вошли, страшно им показалось: в нос ударил затхлый дух плесени и было в двух комнатах и в кухне всего имущества только две лавки, две иконы да огромная русская печка. Ни топора, ни кочерги, ни ведра, ни электричества — ничего самого необходимого.
А со временем все появилось: многое соседи на новоселье понанесли, кое-что прикупили. А старый радульский умелец, известный на всю округу столяр и плотник Илья Михайлович, обшил «в елочку» стены дома, пустил вокруг окон и под крышей затейливую резьбу и покрасил дом нежно-зеленой, салатной, краской.
И зажил Георгий Николаевич с женой в том наполненном всякой хозяйственной всячиной зелененьком домике. Приезжали они с женой еще по мартовскому синему снегу, уезжали глубокой осенью. А через два года к ним присоединилась маленькая внучка Машунька.
Написал Георгий Николаевич в том домике одну книгу, засел за другую, но, увы, и на новом месте не нашлось ему желанного покоя. Нередко заходили к Настасье Петровне словоохотливые соседушки — то кастрюлю попросить, то рубль разменять, то просто так покалякать. Да и сама Настасья Петровна чересчур громко орудовала ухватами и чугунами, а еще громче Машунька играла, прыгала, болтала. Да вдобавок мимо дома с оглушительным треском то и дело проносились мотоциклисты на рыбалку или в пионерлагеря…
А Георгий Николаевич нуждался в такой тишине, как в сурдокамере космонавтов. Ему мешала даже муха, жужжавшая на окне. Вот почему он попросил Илью Михайловича выстроить ему в конце огорода отдельный дощатый кабинет-сарайчик.
Долго старик его убеждал, что от отцов и дедов положено на Руси строить окошками непременно на улицу, а Георгий Николаевич хотел, чтобы глядело единственное окошко его сарайчика на лес и на Клязьму. Он хотел, занимаясь за сосновым столиком, видеть ближние березки и вязы, чтобы никто не мешал ему любоваться дальними просторами заклязьменской поймы.
