Тайна сокровищ Заколдованного ущелья - [38]

Снаружи снова донесся раскатистый грохот. Художник тихо, но язвительно спросил:

– Так что же он делает?

Трихвостень присел к столу, на котором разместились кисти, тюбики с краской, склянки с растворителями, испачканные краской полотенца, и ответил:

– А ничего не делает. Только деньги дает. Зато я стараюсь что-то сделать. Но это трудно. Ведь его со всех сторон обложили. Дармоеды всякие присосались, впились – какие только уловки в ход не пускают, чтобы себе кусок урвать. Ты ханум-то видел?

Художник указал кистью на невесту: эту, что ли? Три-хвостень замотал головой:

– Да нет, толстуху старую.

– Мать невесты? – спросил художник.

– Мать? Какая она ей мать? Это все ее происки, она всем хочет очки втереть. Всем – от малого ребенка до старика полуживого. Сынка господского отослала в город – якобы учиться в пансионе. Тоже мне пансион! У родни ее торчит. А теперь, еще того не легче, придумала отправить его в Швейцарию! Шовисарию, как она говорит. Для этого балбеса, родственничка своего, купила в городе ателье – на деньги нашего хозяина. И муженек ее не отстает – э, да какой он ей муж? Счетовод при ней. А тоже палец в рот не клади: сейчас открывает в городе кабаре. Конечно, все на те же деньги. Кабаре, разумеется, ширма – веселый дом это. Всюду зеркала, лепнина, красные подушки… Для молодки, матери Али, другого мужа ищут. Моя кандидатура рассматривается…

Художник спокойно, без нажима проговорил:

– Вот, значит, с кого ты пригласил меня портреты писать.

Трихвостень, которого больше задел сам тон, чем смысл сказанного и скрытый упрек, подобрался и твердо произнес:

– Судить легко! А я готов и с кем похуже… Тут тон его вдруг изменился, оставаясь таким же непререкаемым, – он приобрел агрессивность.

– Да, с кем похуже, лишь бы дело делать! – повторил он громко и вызывающе. – Я ведь говорил тебе, что дело – основа всего. Говорил, что дело себя оправдает. Этот крестьянин вовсе не так прост. Но для меня он – счастливый случай, который нужно использовать.

Художник, продолжая мазать краской по холсту, негромко спросил:

– Так ради чего все это?

Снаружи снова загремело, все задрожало от громовых раскатов. Трихвостень, не переставая колотить тростью об пол – для пущей убедительности, так как он уже перестал ходить по комнате и присел на край стола, – ответил:

– Чтобы дело делать, вот ради чего. Прежде всего надо разделаться с паразитами. Потом использовать открывшуюся возможность для налаживания и улучшения жизни. Извлечение пользы из подвернувшегося случая – да на этом мир стоит!

Художник подошел к столу, взял тюбик с краской, выдавил краску на палитру.

– А сколько времени продолжается удачный момент? – спросил он и стал смешивать краску с теми, что уже были на палитре.

– До тех пор, пока удается что-то из него выжать, – ответил Трихвостень, – пока ты при деле, пока функционируешь.

Художник потыкал в палитру кистью, чтобы та вобрала в себя побольше краски, и заметил:

– Раз все зависит от денег этого человека, откуда у тебя уверенность, что его интересуют твои затеи?

– Ну, ему это по душе. Кроме того, я делаю вид, что не хочу здесь оставаться.

И он гордо выпрямился, как бы желая сказать: «Ну-ка, что ты сумеешь противопоставить моим аргументам?»

Художник шагнул к холсту, сосредоточенно уставившись на еще не прорисованные лица жениха и невесты, окинул взглядом всю картину и приготовился писать дальше.

– Блефуешь? – бросил он.

– Блефую! – подтвердил Трихвостень, выжидающе посматривая на него.

– Да ведь у тебя на руках ни одной карты…

– А я на их карте сыграю, – возразил Трихвостень. – Все это барахло – моя карта.

Художник оглянулся на него, потом насмешливо хмыкнул и вновь вернулся к своей работе.

– Не веришь? – с горечью спросил Трихвостень. – Думаешь, ничего не получится?

– Обязательно получится, – откликнулся художник, – Когда подтасуешь, обязательно получается. Но если подтасовка становится методом – делу конец. Конец делу! Оно само превращается в подтасовку.

Трихвостень некоторое время молча смотрел на него, как бы говоря: «Больше я на тебя не рассчитываю и никакого отношения к тебе не имею», а потом сказал:

– А ты, значит, с этим не согласен…

– Я художник, мне виднее.

– Пессимист ты, ни во что у тебя веры нет.

– Зато есть собственные взгляды. Я умею думать.

– Все под сомнение ставить – вот что ты умеешь.

– Да, я сомневаюсь. Вопросы задаю.

– «Пустой болтун вопросы задает, мудрец-молчун золото гребет», слыхал? – С этими словами Трихвостень поднялся и, постукивая палкой, вернулся к своему креслу. Опираться на палку не было никакой необходимости, но похоже, что он, разуверившись в старом друге, видел в ней единственную поддержку. Садясь, он заметил: – Кстати, о болтунах. О чем говорил тот чайханщик, который показал тебе дорогу и сам явился сюда вместе с тобой? Он тут остался или назад ушел? Очень уж он любит в чужие дела нос совать. А здешний хозяин его на дух не принимает. Считает, что он слишком нахален, шныряет тут, вынюхивает чего-то да хитрит.

44

В ремесле чайханщика хитрость была не следствием дурных намерений, а рабочим навыком – такая уж профессия. Сперва он совершал походы в деревню, чтобы разведать, чем вызваны постоянные разъезды крестьянина туда-сюда, но потом, уразумев, что ничего не сумеет добиться, бросил это дело. Через несколько месяцев, когда чайханщик увидел, какой дворец строит себе крестьянин, какую обстановку и статуи везут туда, он снова зачастил в деревню, попытался войти в доверие к крестьянину, пристроиться возле него. Но у того, видно, был какой-то зуб на чайханщика: он запретил давать ему подряды на строительство, вести с ним дела. Когда же за горой начали прокладывать новую дорогу, чайханщик задумал открыть в тех местах новую чайхану – сначала для рабочих-строителей, а потом, после того как дорога откроется, для шоферов и пассажиров проходящих машин. Доставлять в новое заведение грузы было надежнее через деревню, чем везти по недостроенному шоссе: по шоссе путь был хоть и короче, но гораздо тяжелее и медленнее. Приезжая в деревню, чайханщик всякий раз принимался за расспросы – скорее машинально, по привычке, чем с какой-то задней мыслью, утратив прежний интерес. Однако крестьянин видел в его периодических наездах и расспросах несносное любопытство, злонамеренное желание сунуть нос не в свое дело, что еще больше увеличивало его недоверчивость и подозрительность.