Тайна смерти Петра III - [46]

Нельзя отказать Фридриху II в знании человеческих душ. Он прекрасно выбрал посланца к будущему союзнику. 26‑летний Гольц, адъютант короля и камергер, красивый и общительный малый, был прусской копией Гудовича. Вероятно, король присмотрелся к эмиссару Петра и понял, какие люди тому нравятся. Гольц годился не только для переговоров, но и мог на дружеской ноге войти в близкое окружение русского монарха. Фридрих угадал. Без Гольца не обходились ни пирушки Петра III, ни загородные путешествия, включая последнее в Ораниенбаум.

21 февраля новый посланник прибыл в Петербург, а через три дня получил официальную аудиенцию. Прием, оказанный ему, мог вызвать зависть более опытных коллег. Голь только открыл рот, чтобы выговорить поздравления с восшествием на престол и заверить в дружеских чувствах своего повелителя, а Петр уже сошел с трона, обнял посланца и осыпал его любезностями. После аудиенции Гольц удостоился долгого разговора, причем последний происходил в церкви во время обедни, но Петр не следил за службой. Он расспрашивал камергера о своем кумире и о прусской армии, входя в тончайшие подробности, знаниями которых поразил Гольца. Недаром Штелин отмечал, что ум его воспитанника цеплялся за мелочи. Петр помнил названия всех полков, имена их шефов в четырех «поколениях», основной офицерский состав. Если бы подобный интерес он проявил к собственным войскам, возможно, его участь была бы иной. Но в том-то и беда, что Петр только-только начинал переделывать русскую армию «под себя», на прусский манер, и изменения, которые он вводил, большинству не нравились.

Гольц провел в обществе молодого царя весь день. Они обедали вместе под портретом Фридриха II, на пальце Петра красовался перстень с изображением кумира, а сам государь рассказывал, сколько бед претерпел от тетки за преданность Пруссии. Точно также будет действовать Павел I, везде развесив портреты покойного родителя и беспрестанно говоря о нем. Поведение сына помогает понять маниакальную привязанность Петра III к прусскому королю. Рано оставшись сиротой, мальчик заместил образом Фридриха II образ отца, его считал своим покровителем, мечтал о встрече и защищал от нападок. Это болезненное чувство пока играло на руку прусской стороне. Для Гольца происходящее в России должно было походить на волшебную сказку. Самые смелые мечты начинали сбываться. 2 марта император предложил посланнику, чтобы король сам сочинил проект мирного договора.

В ответ Фридрих писал: «Ваше величество превзошли все мои ожидания… Вы хотите, чтобы я послал Вам проект мира… но я вполне полагаюсь на Вашу дружбу. Располагайте, как хотите, я подпишу все: ваши выгоды – мои выгоды, у меня нет никаких других»²⁴⁰. Король понял характер своего партнера: не требуя ничего и отдавая себя полностью в руки Петра, он играл на благородстве будущего союзника.

Получив такое послание, император рассыпался в самых искренних заверениях: «Я был бы величайшим ничтожеством, если бы, имея союзником благороднейшего государя в Европе, не постарался сделать все на свете, чтобы доказать ему, что он не доверился лжецу… Гольц мне говорил, что ваше величество желали бы… чтобы я Вам обеспечил Силезию и графство Глац и, кроме того, все завоевания, которые Вы можете сделать у Австрии… Я очень этому рад и согласен на все. Но, со своей стороны, я бы желал, чтобы вы соизволили сделать то же относительно датских владений, обеспечив мне Голштинию со всем потерянным мною в Шлезвиге, другую половину датской Голштинии в вознаграждение за столько лет неправого пользования ею… Предположим, что они (датчане. – О. Е.) меня принудят воевать; тогда я просил бы ваше величество… обеспечить мне завоевания, которые я бы сделал в Дании, чтобы мы могли заключить прочный и славный мир для моей Голштинской династии. Я уверен, что вы этому никак не станете противиться, будучи… истинным немецким патриотом»²⁴¹.

Сначала Фридрих думал, что «дела голштинские так же близки сердцу императора, как дела русские». Однако вскоре он понял, что первые совершенно затмевают вторые, Петр не может соразмерить величины, Россия представляется ему громадным, ненужным и обременительным довеском к милой маленькой родине. Впрочем, нет, ей отводилась роль инструмента, с помощью которого Шлезвиг возвращался в состав герцогства.

При этот император был глубоко убежден, что именно русские подданные станут презирать его, если он не отправится на войну с Данией за родовые владения. «А что бы подумали эти же русские обо мне, – писал он Фридриху 15 мая, – видя, что я остаюсь дома во время войны в родной стране? …Они бы всю жизнь упрекали меня в низкой трусости, от чего, конечно, я бы умер с горести, так как был бы единственным государем моего дома, оставшимся сидеть во время войны, начатой за возвращение неправильно отобранного у его предков»²⁴².

Подобный пассаж наводит на мысль о неадекватном восприятия Петром окружающей реальности. По сведениям более чем доброжелательного Кейта, именно предстоящее нападение на Данию стало катализатором переворота: «Противу сей войны была вся нация, поелику вовлекалась она от сего в новые расходы и новые опасности, ради завоевания герцогства Шлезвигского, каковое почитали здесь совершенно ничтожным и ненужным для России, тем паче, что император уже пожертвовал ради своей приязни к королю Прусскому завоеваниями российской армии, весьма для империи существенными»