Тайна «Силверхилла» - [7]

Впрочем, мальчик все еще не утолил своего любопытства – он уже не рассматривал меня в упор, как прежде, но изредка окидывал быстрым внимательным взглядом, как будто бы я представляла для него неразрешимую загадку.

– Я жду папу, – сообщил мальчик. – Он скоро придет и отвезет меня домой. Можно я побуду с вами до его прихода?

– Буду очень рада, – ответила я.

Он сел на траву скрестив ноги, я уселась рядом с ним, моргая своими длинными светлыми ресницами, он снова принялся внимательно меня изучать. "Ну, – подумала я, – скоро спросит про шрам". Но он не спросил. Однако его неожиданный вопрос меня поразил.

– Вы любите птиц? – осведомился он. Вряд ли можно было задать мне более удивительный вопрос, ибо я издавна питала сильнейшую неприязнь к птицам, которых держат в клетке. Против диких птиц – тех, которые распевают сидя на ветке и никогда не приближаются ко мне, я ничего не имела. Но птицы в клетке всегда вызывали у меня странный, необъяснимый страх: я боялась, что они вырвутся на свободу и что, если это случится, они налетят на меня и каким-то образом причинят мне боль. Как-то раз, когда мне было десять лет и мы с мамой пошли навестить ее подругу, та выпустила из клетки попугая и позволила ему летать по комнате. Безобидное маленькое существо село мне на плечо, и у меня тут же началась истерика. Были и другие случаи: так, например, однажды мы пошли в зоомагазин посмотреть на щенков, и там оказалось множество птиц, надежно запертых в клетках. Маме пришлось как можно скорее увести меня оттуда, чтобы я не выкинула снова свой смехотворный номер.

Иногда мне казалось, что мама прекрасно знает, почему я так реагирую на птиц, но по какой-то причине не хочет рассказать мне об этом. Я начала подозревать, что моя боязнь птиц каким-то образом связана со шрамом на щеке, но на мои вопросы на этот счет мама отказывалась отвечать, и, когда я пробовала заговаривать с ней об этом, она начинала нервничать и так сильно расстраивалась, что я в конце концов отступала. Она неизменно обещала поговорить на эту тему как-нибудь в другой раз, но этот "другой раз", конечно, так и не наступил. Теперь я редко вспоминала об своем старом детском страхе. Посещая друзей, которые имели дома птиц, я просто держалась подальше от клеток, подавляя нелепое нервное напряжение.

И вот теперь этот маленький вихрастый мальчик с серьезными глазами ни с того ни с сего спрашивает меня, люблю ли я птиц. Минуту-другую я просто смотрела на него непонимающим взглядом, так что он, как видно, почувствовал мое смятение и попытался меня успокоить…

– Дело просто в том, что вы ужасно похожи на тетю Фрици, – сказал он, как если бы это было исчерпывающее объяснение.

Эти слова были столь же поразительны, как и вопрос насчет птиц, и, видя, что я не перестаю удивляться, он торопливо продолжал:

– Конечно, по-настоящему ее зовут вовсе не Фрици, но ей нравится, чтобы я называл ее так. И мне она, конечно, не тетя. Но она любит, чтобы я называл ее тетей, а я не против – пожалуйста!

– Твоя тетя Фрици случайно не Арвилла Горэм? – спросила я.

– Да, конечно. Вы ее знаете?

Я отрицательно покачала головой:

– Пока еще нет, но надеюсь узнать. А ты откуда ее знаешь?

– Я живу в Силверхилле, там же, где и она, – ответил мальчик. – Меня зовут Крис Мартин. После смерти мамы мы с папой навсегда вернулись туда. Понимаете, папа там вырос после того, как умерли его родители. Так что я, конечно, все время вижусь с тетей Фрици.

Элден Салуэй упоминал о докторе Мартине, живущем в Силверхилле. Очевидно, этот мальчик – его сын. В скором времени отец мальчика – человек, которому не сообщили о моем приезде, чтобы он не выступил против бабушки Джулии, – будет здесь. В голове у меня начал складываться возможный план действий.

Раскрыв сумочку, я вынула бабушкино письмо. Пока я вскрывала желтоватый конверт и извлекала из него сложенный лист бумаги с выгравированным наверху словом «Силверхилл», Крис Мартин внимательно наблюдал за мной. Такую почтовую бумагу – только без этой надписи наверху – я видела не раз. Писчая бумага Горэмов была известна во всей стране, но этот листок был явно из семейных запасов.

Почерк был сильный, напористый. Она писала не какой-то там тоненькой шариковой ручкой, а пером с широким кончиком. Чернила были черные. Текст письма в точности соответствовал тому, что я ожидала от нее услышать: она больше не признает Бланч своей дочерью. Бланч носила фамилию Горэм, и поскольку таково было бы желание Зебедиа, ее разрешается похоронить на семейном участке кладбища. Но на этом все обязательства кончаются. Мне следует немедленно отправляться домой и не пытаться предъявлять семье какие бы то ни было претензии.

Читая, я каменела. Такого даже я не ожидала – более жестоких слов мне никто раньше не говорил.

"Если Вы явились за деньгами, – писала бабушка, – то Вы зря тратите время. Когда я умру, Силверхилл и все, что в нем находится, все мое имущество до последнего цента перейдет к моему внуку, Джеральду Горэму, сыну моего сына Генри. Вам не достанется ничего. Если Вы явились сюда с целью шантажа, основываясь на нелепых измышлениях Вашей матери, то я поступлю с Вами так, как того заслуживают шантажисты".