Тайна силиконовой души - [57]

– Арина, этот разговор мы оставим на потом. Мне непонятно… – Гриша придвинулся к «ведьме».

Арина перебила его:

– И потом будет все то же. Мое слово твердое.

Григорий откинулся на кресле, прикрыв рукой глаза.

– Ну че, разбежались пока? – потянулся всем своим устрашающим телом Фима.

– Да, связь держим по экстренным телефонам, если что.

Все, кроме хозяев, потянулись к выходу.

– Что ты задумала? Нам лететь завтра, и точка! – тихо, но настырно заговорил Григорий, когда челядь покинула дом. За окнами фырчали и разворачивались тяжеловесные машины.

– Я приеду, Гриша. Позже. А пока, ну не дави на меня! Это же бесполезно.

Арина легко поднялась и направилась к двери.

– Все будет в ячейке. Ты хоть номер помнишь? – крикнул Григорий вслед непокорной бабе.

– Да помню я все! Давай лучше поедим! Грею мясо? – Арина в кухне уже гремела кастрюлями, хлопнув крышкой холодильника.

– Да, я сейчас, – ответил Григорий, и, покопавшись в мобильном телефоне, решительно нажал на кнопку вызова. После соединения тихо заговорил: – Карлуша, здравствуй. Ну что, друг? Пора пришла. Готов по счету платить? Имей в виду, если меня зацепят хоть с чем-то, тебе казенные харчи обеспечены годков на двадцать… Да ладно, не обижайся. Это я так, разнервничался немного. Короче, следи за Матвеевым. Да, именно за Ванечкой. Эк ты его любишь! Если ситуация начнет выходить из-под контроля, а в ближайшие дни его могут вычислить, действуй без промедлений. Как ты умеешь, не мне тебя учить. Ну, бывай. Да, я отдохну где-нибудь в Азии, решил приобщиться к экзотике. Прощай, Карлуш… – и Григорий отсоединился.

Голоднинский монастырь будто погрузился в траурное оцепенение. Громких разговоров, смеха, эмоциональной жестикуляции или прытких передвижений по территории и раньше здесь не наблюдалось – матушка строго следила, чтобы монашествующие ходили пристойно, опустив глаза в землю, а руки по швам, если, конечно, в этих руках не было бидона, ведра или метлы. Но после вести об убийстве московской Татьяны обитель и вовсе замерла и онемела. Сестры не разговаривали и, казалось, старались не смотреть друг на друга. Даже хор на службах пел едва слышно, а молитву дьякона с амвона никто не подхватывал. Старенький протоиерей отец Александр едва держался на ногах. С задержания Иова он почти не выходил из храма, и некоторые монахини всерьез опасались за здоровье любимого батюшки. Мать Никанора покидала келью только на часы храмовой молитвы и после снова уходила «в затвор» – даже на трапезе не появлялась. Сестры как тени проскальзывали по сумрачному пространству церкви к своим местам, неподвижно отстаивали положенные часы и расходились по кельям. К трем аналоям, за которыми читалась Неусыпаемая Псалтирь, прибавился третий – молились за убиенную рабу Божию Татиану. Инокини менялись каждые два часа, и нагрузка уже превышала все пределы человеческих сил молитвенниц. Замерла работа в мастерских, на стройке, в огородах. Только на скотном дворе приходилось трудиться – коровам не объяснишь, что тут конец света местного масштаба. Да в кухне стряпалась аскетичная еда – каша, картофельный суп. Паломниц матушка попросила из обители уехать. Некоторые хотели остаться на похороны, но многие с облегчением покидали суровые стены – было страшно. Завтра должны привезти в храм покойниц. Послезавтра отпевать и хоронить у часовенки Адриана.

А накануне правящая верхушка – матери Никанора, Нина и Капитолина – отправились в часовню искать украденные безумной Лидией вещи сестер. Положив по три земных поклона перед ухоженной, в расцветших нарциссах могилкой старца, сестры в недоумении стали оглядываться по сторонам: невозможно, казалось, и представить, где в крошечном деревянном домике, размером не более пяти квадратных метров, можно было схоронить столько предметов. Мать Капитолина присаживалась и, как заправский детектив, простукивала деревянный пол. За могильным крестом обнаружилась явная пустота, судя по изменившемуся звуку. Монахини переглянулись, матушка сурово сказала: «Ну?», и Нина с Капой с легкостью отняли массивную доску от пола. Лидия умудрилась вырыть приличнейший погреб. Но… он был пуст!

В недоумении сестры вышли из часовни за фыркнувшей настоятельницей.

А вечером разразился скандал. После краткой трапезы, за которой послушница Елена едва слышно читала поучения Силуана Афонского о прощении врагов, сестры встали на молитву «после вкушения пищи». В это время в дверях трапезной появилась насупленная Светлана. Угрюмой решительностью физиономии она напоминала террориста, прижимающего в груди смертоносную ношу. «Народоволка» выждала, когда монахини, помолившись, потянутся к двери, и, преградив им путь, выкинула форменное «коленце» (бомбы, ясное дело, у паломницы быть не могло). Это настолько было несвойственно натуре робкой безынициативной Атразековой, что она и сама долго еще не могла объяснить, как решилась на подобное. Видимо, смелости ей придало отсутствие в трапезной настоятельницы.

– Сестры, остановитесь! – Светлана подняла руку, являя собой живой памятник «Родины-матери». – Зло будет и должно быть наказано не только на том, но и на этом свете. Я призываю убийцу покаяться, пока душа его не погибла безвозвратно! – Фотиния, опустив руку, сверкающими очами обвела присутствующих. – Если в течение суток злодей не отдаст себя в руки правосудия, я, не колеблясь, выдам следствию его имя, которое мне стало известно! Спаси Господи… – последнюю фразу она выдохнула уже стушевавшись. Но ее бурю выступление вызвало немалую. Обступившие монахини требовали немедля открыть все, что она знает. Светлана крутила головой, краснела, бледнела, отнекивалась, но держалась, как партизан на допросе. Мать Нина, вытащив ненормальную обличительницу в холл, закричала, что Фотиния дура и кретинка, каких свет не видывал, и она немедленно вызывает милицию, то бишь полицию. Поутихнув, разбушевавшаяся келейница попросила прощения у хлюпающей носом Светки и приняла в свою келью на ночлег: «Так безопасней». Весть о Светланиной эскападе мгновенно разлетелась по монастырю. Инокиня Ирина, долговязая и, по общему мнению насельниц, «дура дурой», придя в храм менять на Псалтири одну из сестер, выдала, тараща белесые глаза, сенсационную информацию. Сестра, которой она рассказала про «жуткий ужас», как-то вяло отреагировала, но, придя в келью, бросилась перед иконами на пол, заплакала беззвучно, повторяя единственное: «Да будет воля Твоя…»