Тайна семейного архива - [34]

И, невольно робея под этим сумрачным тяжелым взглядом, Сандра попросила:

– Если можно, пройдемте внутрь. Мы из Ленинграда.

Женщина хмыкнула и, бросив им под ноги пару старых, но сухих и чистых галош, отворила дверь в горницу. Там пахло овечьей шерстью, опарой и сухими травами. Кристель, переводя дыхание и уже не стесняясь, оглядывалась. Большая часть вещей, за исключением телевизора «Сони», дико смотревшегося среди горшков и ухватов, были старыми, но очень опрятными, и на всем лежал отпечаток глобального порядка и даже некоторого щегольства в виде всевозможных вышитых и накрахмаленных салфеточек, букетиков искусственных цветов и картинок в затейливых рамочках. Не приглашая сесть, хозяйка сложила узловатые руки на выпирающем из-под вязаной кофты животе, и весь ее вид говорил о том, что она ждет, когда незваные гостьи уйдут.

– Мы… – начала было Сандра, но Кристель, не дав ей договорить, громко и по слогам произнесла:

– Здрав-ствуй-те! Я внуч-ка Э-ри-ха и Мар-ге-рит Хай-гет, Эс-слин-ген.

И тут, к стыду и ужасу Сандры, женщина не схватилась за сердце и не упала на стоявший рядом диван, а с исказившимся от возмущения лицом выругалась и пошла на них, напирая расплывшейся грудью:

– Что-о?! Шантажировать меня явились? Вон отсюда! Знать не знаю никого! Паскудницы!

Сандра видела, как лицо Кристель, и без того бледное от обилия непривычных впечатлений, начинает затягиваться голубоватой дымкой обморока.

– Сядь! – крикнула она и толкнула Кристель на табуретку у входа, а сама встала в дверях, раскинув руки. – Остановитесь! Вы не смеете! Она пролетела тысячи километров ради вас, ради… И так-то вы благодарны тем, кто, можно сказать, спас вас от всех ужасов оккупации!? И это вы, русская! – В словах Сандры слышалась теперь неприкрытая злость и насмешка. – Что ж, добро сундуками возить – это пожалуйста, а выслушать человека, проделавшего ради вас такой путь, оставившего жениха, работу… Побойтесь бога, Мария Федоровна, – уже тише закончила она и, не дожидаясь приглашения, села на край табуретки, обняв беззвучно плачущую Кристель.

Женщина застыла, словно натолкнулась на какую-то невидимую преграду, и в следующее мгновенье по-бабьи схватила себя за щеки и завыла. Кристель, уже переставшая что-либо понимать в этой непредсказуемой стране, вдруг вырвалась из рук Сандры и, подбежав к тоненько воющей женщине, обняла ее и стала говорить быстрые бессвязные немецкие слова, которыми часто успокаивала своих подопечных. Женщина оторвала от лица руки и, как во сне, тоже стала бормотать какие-то всплывающие из глубины памяти слова чужого, давно забытого ею языка. А еще через минуту она уже плакала, обнимая Кристель.

– Ты не стесняйся, говори, что хочешь, – поспешила сказать Сандра, – я тут буду просто как компьютерный перевод.

Хозяйка поставила самовар, гордо выложила на стол коробку конфет и только потом подвела Кристель под самую люстру с бахромой.

– Ты чья же будешь, Улина или Алина? – спросила она, напряженно вглядываясь в забрызганное грязью, круглое лицо Кристель с карими глазами, особенно яркими под очень белыми веками.

– Я дочь Адельхайд.

Лицо Марии Федоровны чуть дрогнуло, и Сандра успела прочесть на нем некоторое разочарование.

– И что ж она? – Женщина поджала краешки губ.

– Мама… Она работала у нас в баре, потом закончила экономический, теперь пивной коммерсант… – В голосе Кристель звучала какая-то неуверенность, и хозяйка сразу же ее уловила.

– Все капризит, рыжая? – спросила она и, не дожидаясь ответа, улыбнулась. – А Уленька? – Голос ее стал неожиданно тихим и нежным, а на глазах блеснули слезы.

– О, дядя! Он математик, но теперь помогает мне…

– А детки-то, детки у него есть?

– Нет, он никогда не был женат, – призналась Кристель, словно чувствуя за это свою вину. – Сначала разруха, потом карьера, потом я родилась… Я на его руках выросла.

– А бабушка, что ж, не помогала? – осуждающе проговорила Мария Федоровна, и по ее тону обеим девушкам стало ясно, что одиночество любимого Ули сильно ее расстроило.

– Маргерит долго болела, она не могла. После… – Но говорить о расстреле Эриха она почему-то не рискнула, ее и так с каждой минутой все сильней душил стыд за убогую обстановку и горячую память этой женщины о ее близких, словно не прошло сорока пяти лет и словно не они держали ее в плену.

– Так она умерла?

– Да, несколько лет назад, когда я закончила гимназию. – Кристель, волнуясь, ждала теперь вопроса о деде, но его почему-то не последовало.

– А я, видишь, вот. – Мария Федоровна развела руками. – Детей бог не дал, а мужа прошлый год прибрал. Вы пейте, пейте, а то небось уж наговорили про меня вам, что и жадная, и злая, и мужа заела. – Ни осуждения, ни горечи в ее словах не было.

– Нет, никто ничего нам не говорил, – возмутилась Сандра.

– А про сундуки с добром сорока на хвосте принесла, как же! – беззлобно ответила хозяйка. – Это, матушка, деревня.

Через час все вопросы были заданы и все ответы выслушаны, за столом все чаще повисало неловкое молчание. Кристель тревожно посматривала на Сандру, спрашивая, что же делать дальше, но та, словно нарочно, продолжала говорить о пустяках, предоставляя ей самой выходить из ситуации, ею же и устроенной. Лампа под потолком то и дело мигала, гасла, в окна стучал ветер, а от чая с каким-то полынным привкусом по телу разливались тепло и сон. «Я жалела ее, проваливаясь в мягкие бездонные ямы, – думала Кристель, – а она совсем в этом не нуждается… Она была здесь царицей… Духом она куда сильней меня, и мамы, и дяди… Ни в чем мы не виноваты, Карлхайнц прав… Домой, скорее домой… Но эта ее любовь к Хульдрайху… И почему она не спрашивает о деде? Господи, зачем я сюда приехала?»