Тайна русского слова. Заметки нерусского человека - [38]

» (Быт. 1, 8), не мог отделаться от чувства какой-то неправильности. С детства я хорошо знал, что называется небом: не раз запускал в него воздушных змеев, отчаянно прыгал в него с крыши, раскрыв над головой старый зонт, позже не раз летал по нему на самолете – и мог свидетельствовать, что ничего твердого в нем нет. Одна пустота да облака. Словом – зыбь. А тут – твердь! И только в Церкви, да и то не сразу, пришло, наконец-то, понимание того, что зыбко-то как раз здесь, на земле, которая кажется такой твердой и надежной, но которая на самом деле весьма условна, потому как преходяща.

Не случайно Господь Сам сказал, что «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф. 24, 35). А твердь, то самое Небо, – вечно. Как вечно Царствие, названное Его именем, куда Господь вознесся на глазах своих изумленных учеников, обещая вернуться. И ничего прочнее, ничего тверже Неба – нет, да и быть не может. И каждый из нас чает обрести надежную почву не на этой, преходящей, а на той, незыблемой, Тверди. Иначе – смерть. То, что смердит.

Вспоминаю, как, посетив в свое время Давидову Пустынь, когда она находилась еще в начальной стадии возрождения, был изумлен не только огромным количеством ярких бабочек, облепивших стены монастыря в еще холодный мартовский день, но и рассказом молодого монаха об обретении святых мощей. Стоя посреди храма на зыбких досках, припорошенных цементной пылью, он поведал нам, паломникам, о том, что отыскать святые останки помогло… благоухание, доносившееся сквозь толщу земной породы. И в тот момент, вопреки привычным запахам большого ремонта, оно различимо ощущалось в восстанавливаемой церкви, больше напоминавшей тогда строительную площадку, как веское свидетельство по-Божески прожитой жизни и отсутствия смерти по ее окончании – успении.

...

Слово не есть мертвое и внешнее зеркало; оно есть в то же время орудие живого, движущегося, совершенствующегося духа. Оно есть орудие совершенствования.

Владимир Короленко

Только в таком случае при долгожданной и таинственной встрече лицом к Лику не приходится испытывать стыд – или студ , то есть холод . Не потому ли грубое слово мразь, обозначающее крайнюю степень нравственного падения человека, есть не что иное, как мороз, все тот же холод.

Вот и получается, что стыд, смрад, мразь – это все об аде, о том жутком месте вдали от Бога, которое уготовано для тех несчастных, что так и не сумели преодолеть собственного окаянства – полного отсутствия покаяния, того самого иудина греха. А там где Бог – не может быть ни

зловония, ни холода, ни мрака. Ведь по слову апостола Иоанна: « Бог есть любовь, и пребывающий в любви, пребывает в Боге » (1 Ин. 4, 16).

«Честь имею!» – «О чем это вы?»

А вот извечного врага рода человеческого – ворога – русское сознание идентифицирует с расхитителем чужого имущества – вором. Помню, был немало удивлен, прочитав о том, что в монастырях могли простить инока, согрешившего грехом блуда, но никогда – вора. Объяснение на удивление просто и убедительно: блудник в конечном счете наносит урон себе, своей бессмертной душе и телу, которое есть храм этой души; вор же сеет рознь, все начинают подозревать друг друга. В результате возникшего разделения оскудевает любовь. Как в пословице: у кого украли – тому грешней. Воистину: Господь соединяет, а враг разделяет.

Так стали наконец-то в полной мере понятны слова храброго вояки, поручика Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки», который перед лицом неминуемой гибели повторил слова своего благородного командира, бросив в лицо Емельяну Пугачеву: « Ты нам не государь… Ты, дядюшка, вор и самозванец ». И вправду, так было во все времена: революции замышляли и осуществляли воры и самозванцы, похищающие у одурманенных ими людей самое драгоценное – Царствие Небесное. Вор – это и есть ворог, тот самый враг, что не дремлет. Никогда!

Закономерно также, что эпиграфом к этой повести автором поставлена русская поговорка: «Береги честь смолоду!» Честь имею, честное слово, честный человек, честной народ, всечестные отцы – как привыкли мы к этим сочетаниям слов, какими естественными, привычными кажутся они нам. А между тем смыслом, заложенным в них, может похвастать далеко не всякий язык. Нет, и в других языках, безусловно, присутствует понятие о чести как о благородных свойствах души и высоком уровне нравственности. Но чаще под честью подразумевается некий набор дворянских, рыцарских, самурайских, джигитских и прочих подобных качеств, когда чуть что – хватаешься за пистолет, шпагу, меч или кинжал. Как говорится, чести дворянин не покинет, хоть головушка погибнет. Мы же ведем речь о несколько ином – о чести как понятии духовном.

«Честнейшая Херувим»

Самое первое знакомство со словом честь происходит в раннем детстве, когда малышу внушают, что если нашел чужую вещь или деньги, то надо непременно вернуть хозяину, иначе это будет нечестно (это не подвергается сомнению ни в одной культуре). Но как тогда прикажете понимать обращенное к Богородице: «Честнейшая Херувим»?! Помню откровение одного нецерковного человека, которого это выражение смутило по той очевидной причине, что он прибегнул к формальной логике: как это понимать – что Херувимы менее честны?! Между тем значение слова Честнейшая – это превосходящая святостью даже Херувимов. Ибо честность, в самом высоком своем градусе звучания, означает именно святость. «Честь ум рождает, а бесчестье и последний отнимает». Во многих языках этого смысла знакомого слова нет вообще!