Тайна профессора Макшеева - [20]

Ремизов и Аксенов ушли. Званцев также стал прощаться.

— Вы, Сергей Ильич, Мне тотчас же звоните, если будет что‑нибудь новое, — сказал Другов на прощание.

___

Прошло четыре дня, прежде чем пришли новые известия. Эти дни показались нашим друзьям целой вечностью. Их томило вынужденное бездействие, работа валилась из рук. Большую часть времени они проводили у Другова в разговорах о похищенных чертежах и о том, на какие успехи может рассчитывать Ремизов. Свои прямые дела они забросили. Другов почти не бывал в институте, сказавшись больным. Званцев взял отпуск без сохранения содержания, сославшись на семейные дела. Ваня просто манкировал занятиями.

Ткеша все это время болел и теперь на положении выздоравливающего тоже пропадал у Другова.

На пятый день вечером раздался звонок у входной двери. Через минуту в комнату вошел Ремизов.

— Здравствуйте, товарищи! Сергей Ильич, а у меня для вас письмо.

Званцев вскочил с места.

Ремизов передал ему обыкновенный конверт из желтой бумаги с адресом, напечатанным на машинке.

Здесь. 47–е почтовое отделение.

До востребования. Сергею Ильичу Званцеву.

В углу стоял почтовый штемпель 38–го отделения Дзержинского района, датированный 13 октября.

Инженер вынул сложенный вдвое листок бумаги. Все сразу узнали мелкий, аккуратный почерк Пашкевича.

«Смею надеяться, что Вы ошиблись или сознательно обманули меня, написав, что захватите с собой для меня условленную сумму денег и я получу все сразу. Прошу помнить об услуге, которую я оказал вам.

Относительно девицы не беспокойтесь — она глупа и ничего не знает.

Сообщите, когда и куда мне ехать тем способом, как раньше сообщали. Надеюсь уже 30 октября получить от Вас указания. До свидания».

— Ну и гадина! — воскликнул Другов.

— Письмо, конечно, вполне характеризует автора! — сказал Ремизов. — Но оно, к сожалению, не дает нам ничего нового. Мы только узнали, что молодчики собираются улепетнуть и не сошлись в цене. Но об этом можно было бы предполагать и без письма. Правда, здесь упоминается способ сообщения, которым они сносились с Пашкевичем, но в чем он состоит — непонятно.

— Так или иначе, письмо это сослужит нам неплохую службу. Оно сегодня же будет запечатано в новый конверт, на нем появится тот же адрес, и мы отправим его из того же Дзержинского района, предварительно, конечно, сняв копию.

— А как Ольга, она помогла чем‑нибудь следствию? — спросил Другов Ремизова.

— Я допрашивал ее. Но она очень нервничает, и ничего толком сказать не могла. Пашкевич за ней ухаживал, водил в театр, ресторан, говорил, что любит ее, обещал жениться. Встречались они большей частью в кафе или в метро. У него на квартире она была будто бы только два раза. Как она выразилась, он обладал страстным темпераментом и слишком любил ее, а поэтому оставаться с ним наедине она побаивалась. Предложение ей он сделал двенадцатого августа, после того, как узнал, что вы пригласили Ольгу копировать чертежи. Это было на стадионе Динамо. Женитьбу он все откладывал; говорил, что сперва обменяет одну комнату на две или хотя бы на большую площадь, давал объявления в «Справочнике по обмену жилплощади» и в «Вечерней Москве». Расспрашивать ее обо всех ваших делах и открытиях ему не было нужды: она по своему легкомыслию сама рассказывала все, что знала.

В это время в прихожей позвонили.

— Должно быть, шофер вернулся, — сказал Ремизов и стал прощаться. Но в комнату неожиданно вошел Аксенов и, поздоровавшись со всеми, что‑то тихо сказал следователю и передал ему пакет. Ремизов улыбнулся.

— Что? Что такое? Что‑нибудь важное? — посыпались вопросы.

— Четвертого августа в амбулаторию одного подмосковного химического комбината обращался за помощью по поводу ожога правой руки кислотой их старший химик, некто Александр Федорович Лунц. Он сказал, что нечаянно попал рукой в травильный бак с крепкой серной кислотой. Ожог признан легким, так как своевременно были приняты меры. Он попросил бюллетень на пять суток. Ну… что еще… Вот копии его анкеты и фотографическая карточка, на которой, впрочем, абсолютно ничего нельзя разобрать.

Все с интересом стали рассматривать карточку. Но разобрать на ней что‑нибудь действительно было невозможно.

— Вот это снимочек! — усмехнулся Ваня.

— Это специально так сделано, — заметил Ремизов, — фотография обработана каким‑то реагентом с тем, чтобы через некоторое время она выцвела. Ну, нам пора. До завтра.

ПО ГОРЯЧЕМУ СЛЕДУ

Ваня, по приглашению Ремизова, должен был явиться в сорок седьмое почтовое отделение ровно в десять часов утра. Там ждал его Аксенов и еще два агента. Но он их узнал не сразу. Аксенов был в форме почтового служащего и сидел за стеклянной перегородкой у стола. Он глазами указал Ване на других агентов: один из них выглядел старичком и сидел на подоконнике вестибюля, уткнувшись в газету; другой, в шинели красноармейца, читал таблицу выигрышей.

Письмо до востребования на имя Сергея Ильича Званцева, посланное вчера вечером, еще не поступило в почтовое отделение. О нем никто и не справлялся.

Ваня хорошо помнил роль, которая выпала на его долю.

— Мы вас просим прийти, — говорил ему накануне Ремизов, — потому что вы видели преступников в лицо. Может статься, что кто‑нибудь из них явится, но не решится спросить письмо. Это часто бывает, если возникают подозрения. Тогда вы укажите нам его. А чтобы вы сами не спугнули их, вам придется изображать электромонтера. Вид у вас подходящий. Можете развинтить один телефон–автомат и возиться в будке целый день. Вам это разрешается. Смотрите через стекло на всех входящих. Когда заметите кого‑нибудь подозрительного, отвернитесь лицом к аппарату и потом, когда тот пройдет, дайте знак товарищу Семенову — он будет стоять с газетой, а сами из будки не выходите… иначе можете спугнуть. Поняли? Имейте также в виду, что мы получили строгое приказание выследить его и не задерживать без крайней необходимости.