Тайна поповского сына - [9]

— Идите в эту калитку, — отворачиваясь, произнесла она, — по этой дорожке вы дойдете до крыльца.

И, повернувшись к офицеру спиной, она отошла в сторону.

Офицер низко наклонил голову и торопливо пошел по указанному направлению.

— Прощай, Настя, — тихо произнес Семен, стоя перед ней со своим ящиком.

Глаза Сени погасли, фигура снова приобрела обычное выражение робости и покорности.

Настя не позвала его наверх, и он почувствовал это. Еще бы! Нельзя же поповского сына сажать рядом с петербургским гвардейцем! Настя тоже ощущала некоторую неловкость.

— Прощай, Сеня, — сказала она. — Приходи скорее, покажи это батюшке.

Сеня уныло кивнул головой и побрел своей дорогой к родному селу.

Он шел, опустив голову, и невеселые мысли теснились в ней.

Настя посмотрела ему вслед и вдруг, весело рассмеявшись, побежала в сад.

IV ТЯЖЕЛОЕ ВРЕМЯ

Грустный вернулся домой Сеня, припрятав свою птицу в тайничок. На сердце его было тяжело. Недавнее торжество сменилось упадком духа. Встреча с офицером его расстроила.

— Что, Сеня, так поздно? — спросила его мать, Арина Ивановна, когда он переступил порог их убогой хибарки.

— Так, матушка, гулял… — ответил Семен.

— Гулял, гулял, — недовольно проговорила старуха. — Ишь, какой бледный, думаешь много, оттого и плох. Бог-от не любит таких. Живи, не мудри… Уж коли положен предел — так и не рассуждай.

Семен улыбнулся.

— На то, матушка, Бог и разум дал, чтобы его творения постигать.

— Ладно, ладно, — отозвалась старуха. — Есть-то хочешь, целый день невесть где пропадал.

И действительно, увлеченный своей удачей, Семен целый день не ел, забыл. А теперь почувствовал голод.

Мать поставила на стол уху и кашу, и Сеня с жадностью принялся за еду.

Должно быть, голод содействовал его мрачным мыслям, потому что по мере того, как он насыщался, настроение его светлело.

«Чего, в самом деле, загрустил, — думал он. — Никогда еще Настя не была так ласкова со мной… А птица, чудная птица!»

И при этой мысли сердце его забилось сильнее.

Ему хотелось поделиться своей радостью с матерью, но он не решался. Он знал, что мать осудит его, скажет, что это против Бога, что это дьявольская сила.

Он вздохнул.

Нет, пусть сперва другие признают, что ж тревожить ее загодя.

Старая Арина с любовью смотрела на сына, но в ее лице виднелась некоторая тревога.

Семен слишком хорошо знал свою мать, чтобы не заметить этого.

— Что с тобой, матушка? — спросил он, кончив есть и принимаясь за квас.

— Ах, Сенюшка, — придвигаясь к сыну, тихо заговорила старуха, — боюсь я за тебя…

— Чего же, матушка? — изумленно спросил Сеня, с любовью глядя на измученное, с выражением вечного испуга в выцветших глазах лицо матери.

Вечно в нужде, запуганная своим суровым, хотя любящим мужем, вечно угнетенная и бессловесная, Арина всю свою любовь сосредоточила на единственном сыне. Он унаследовал от отца известные взгляды на жизнь, чистоту души, жажду знания, отвращение к стяжательству, но характером походил на мать. Нежный и робкий, он оживал при каждой ласке, при каждом добром слове, и сейчас же уходил в себя, если видел к себе холодность или недоброжелательное отношение.

— Что же случилось, матушка? — снова спросил он.

— Не добро говорят о тебе, — зашептала старуха, — говорят, прости Господи, что ты не ведомо какими делами занимаешься. Это про твой сарайчик, знаешь?..

— Что же говорить могут, матушка? — с невольной тревогой спросил Сеня.

— Вишь ты, — продолжала старуха, — бают, все там что-то малюет, не колдует ли грешным делом, Господи!

И старуха перекрестилась.

— А Васька Косой, тот чуть не образ снимал, что ты-де ведун, что возьмешь-де кусок дерева, пошепчешь, пошепчешь над ним, он, кусок этот, и полетит!.. Сеня, родной мой, успокой ты меня. Брось ты свой сарайчик, пустим туда свинушек. Места мало, право, Сенюшка, послушал бы в кои веки матери. Не пожелает тебе мать зла!

«Учуяли, подсмотрели, — думал Сеня, — что ж, не понимают… А дела еще много… С ними можно и беду нажить… Надо с боярином поговорить…»

— Так как же, Сеня, а? — прервала его размышления старуха. — Пустить, что ли, завтра свинушек в сарайчик, а? Сам видишь, тесно в сенях-то, в клетушке, да и дух нехороший…

Семен тряхнул головой.

— Нет, нет, родная, пустое бают. Боярин знает. Отец Петр не допустит такого поклепа!.. И что Васька Косой… Ему бы только напиться.

— Народ мутит, — с тоской произнесла Арина, — далеко ли до беды… спалят…

Семен вздрогнул. Он знал, что это возможно, и понял тревогу матери.

— Не бойся, родная, — ласково сказал он, — я завтра же поговорю с боярином и с отцом Петром, не бойся: они не тронут нас, спи спокойно.

— Помоги Бог, — ответила Арина. Семен встал.

Мать убрала посуду, поцеловала и перекрестила сына и ушла в угол горницы за занавесочку.

Семен тоже улегся на широкую скамью, покрытую овчиной.

Было тихо. Неясно доносилось из-за занавесочки бормотанье Арины. Это она молилась…

Сеня лежал и все думал об одном.

Он думал о бесконечной свободе в голубых просторах неба, о великой славе, ожидающей его, о почестях, могуществе, и в эти мгновения жалки казались ему все люди, и бояре, и воеводы, над которыми так высоко взлетел его творческий дух.