Тайна поповского сына - [24]

Но князю он показался тесен, и он выстроил себе новый недалеко от Летнего сада, на Красном канале, что протекает мимо цесаревнина дворца, параллельно Лебяжьему каналу и Фонтанке, впадая в Неву.

Место у Зеленого моста на Невской перспективе считалось очень приличным, дом был прекрасный, цена оказалась сходной, и Астафьев, слетав в Конный полк, в две минуты покончил все переговоры с молодым князем. Затем, расспросив у товарищей о посреднике по денежным делам, он узнал адрес одного из них, немца Габерштейна, жившего на Выборгской стороне у церкви Самсония, в пользовавшейся дурной славой так называемой Казачьей слободе.

В то время, когда дворянство разорялось на роскошные моды двора и вечно нуждалось в деньгах, в Петербурге появились Бог весть откуда вынырнувшие ростовщики под вывеской банкиров и ювелиров, а то и без всякой вывески, обделывавшие свои темные делишки. Они брали под залог драгоценные камни, серебро, золото, даже хороших лошадей и экипажи.

Покупали деревни и людей, давали взаймы под огромные проценты.

Даже придворный шут государыни, ее любимец, итальянец Пьетро Мира, или, как его привыкли звать сокращенно, Педрилло, занимался этим прибыльным ремеслом.

Найдя Габерштейна, Астафьев посадил его в свой тарантас и примчал к Артемию Никитичу в Аничковскую слободу.

После отъезда немца Артемий Никитич грустно вздыхал и все качал головой, но подробностей разговора не передавал.

Однако объявил, что на другой день рано утром немец принесет денег и можно будет переезжать.

Астафьев обещал показать, где можно будет купить экипажи, а также заказать модные платья и для Артемия Никитича, и для Марьи Ивановны с Настенькой.

Вздыхала Марья Ивановна, вздыхал Артемий Никитич, одна только Настенька готова была прыгать и петь от радости. Она в столице, она наденет модное платье, быть может, попадет во дворец, на бал, на какое-нибудь торжество.

А в это время Сеня сидел на кухне, и тяжелая тоска угнетала его. Всю дорогу о нем никто не думал, никто не вспоминал.

Артемий Никитич был очень озабочен.

Настя и Астафьев, по-видимому, были заняты только друг другом.

Одна Марья Ивановна, со свойственной ей заботливостью и добротой, иногда звала его к своему столу, спрашивала о здоровье.

Но Сеня сам чуждался теперь их общества. Как-то вдруг он стал лишним.

«Ничего, — утешал он себя, — может, и я пригожусь. Не может того быть, чтоб не оценили… Поймут… А там и деньги, и знатность, и слава.

Что же теперь предпринять?

Вот перед ним столица, где живут знатные, богатые всемогущие люди. От одного слова их зависит его судьба. Но куда обратиться? Прежде всего, попросить Астафьева поговорить с Розенбергом, чтобы тот, в свою очередь, поговорил со своим родственником, математиком академиком Эйлером, а там видно будет, что делать».

Сене было тяжело жить вместе с Кочкаревыми. Он узнал, что они уже нашли дом.

В качестве кого он будет жить у них? В деревне он жил отдельно, был самостоятелен. Но здесь.

Жить, как ровня, он не мог. У них здесь, наверное, заведутся знатные знакомства, жить среди прислуги и дворовых или приживальщиком он тоже не мог, для этого он был слишком самолюбив.

Он знал, что у матери было скоплено немного деньжонок, и решил поговорить с ней.

Арина ахнула, когда узнала, что Сеня хочет жить отдельно. Она никак не могла понять, отчего ему не жить вместе, когда у боярина и так столько людей.

— Не объешь, — говорила она, — да и боярин с боярыней люди душевные.

Но Сеня упорно стоял на своем, и так как Арина очень любила его, то и отдала ему с охотой все свои сбережения, прибавив, крестя и целуя его:

— Ведь для тебя же и берегла, золотой мой.

Всех сбережений оказалось целых 20 рублей серебром. Растроганный Сеня со слезами на глазах целовал ее худое морщинистое лицо и говорил:

— Матушка, дорогая, ты еще не знаешь меня. Погоди немного, мы знатно заживем.

Артемий Никитич нисколько не удивился желанию Сени. Он понял его чувства.

— Ну что ж, с Богом, Сеня, — сказал он. — Мне Настенька говорила, что ты какую-то махину выдумал, чудо, говорит.

Сеня вспыхнул.

— Теперь, видишь, я очень занят, — продолжал Кочкарев, — вот как перееду, устроюсь, приходи, покажешь тогда махину, потолкуем, в чем в силах помогу, сам знаешь, люблю тебя. А пока на вот, возьми, — закончил Кочкарев, подавая ему несколько золотых.

— Нет, нет, Артемий Никитич, — замахал руками смущенный Сеня.

Кочкарев строго посмотрел на него.

— Я тебе не чужой, Сеня, — проговорил он, — да и потом тебе деньги могут понадобиться на твою же махину. На же, бери. Разбогатеешь — отдашь.

Сене стало стыдно. Словно он хотел обидеть Кочкарева своим отказом.

— Вы мне и так и жизнь, и свет показали, Артемий Никитич, — с чувством произнес он, — жизни мало, чтобы за все отблагодарить вас. Вы узнаете, узнаете…

У Сени стояли на глазах слезы, и он умолк.

— Ну, ну, — проговорил сам взволнованный Кочкарев. — Полно, полно!

И он обнял Сеню.

IX У ТРЕДИАКОВСКОГО

В тот же день Сеня отправился на поиски квартиры. В самом городе, как он слышал, квартиры стоили дорого, и потому он решил поискать ее в каком-нибудь предместье.

Больше всего хотелось ему найти с этой стороны, где-нибудь в Аничковской слободе, потому что тут по Невской перспективе было совсем недалеко до Зеленого моста. Но если тут не удастся, — отправится на Петербургскую сторону по речке Карповке или на Васильевский остров, который за 13 линией считался уже за чертой города.