Тайна поместья - [3]

После наполненного впечатлениями путешествия, гнетущая тишина дома, в котором, казалось, ничего не изменилось, подавляла меня. Если я и замечала какие-то изменения, то только потому, что смотрела на все другими, повзрослевшими глазами.

Я долго не могла заснуть в эту ночь. Я лежала в постели, думая о дяде Дике, об отце, о Фанни и обо всех в доме. Мне казалось странным, что мой отец женился и родил дочь, тогда как дядя Дик остался холостяком. Фанни не одобряла его образ жизни и пророчила, что он плохо кончит. Теперь-то я понимала, что она имела в виду: дядя Дик был не женат, но это не означало, что у него не могло быть множества любовниц. Но детьми он так и не обзавелся, поэтому и привязался ко мне как к родной дочери, балуя меня так, как меня никто другой в доме не баловал.

Наконец задремав, я проспала недолго, потому что меня разбудил голос, зовущий меня по имени.

— Кэти! — звал этот голос, полный страдания и мольбы. — Кэти, вернись!

Мне стало страшно — не потому, что я услышала свое имя, а потому, что оно было произнесено с таким болезненным надрывом.

Сердце мое колотилось, и это был единственный звук, нарушавший тишину дома. Я села в кровати, прислушиваясь. И вдруг я вспомнила точно такой же случай, происшедший накануне моего отъезда во Францию. Тогда я подумала, что мне это приснилось, сейчас я была уверена, что нет. Кто-то действительно звал меня.

Я встала с постели и зажгла свечу. Затем я подошла к окну, которое было широко открыто вопреки царившему в наших местах предрассудку, что ночной воздух вреден для здоровья. Я высунулась из него и посмотрела на окно, расположенное сразу под моим — окно спальни моего отца.

И вдруг я поняла, что и сегодня ночью, и четыре года назад я слышала голос моего отца, который кричал во сне. Он звал Кэти, но не меня, а мою мать, которую тоже звали Кэтрин.

Я очень смутно помнила ее, вернее, я помнила ее присутствие в доме, помнила ее руки, обнимающие меня так крепко, что мне трудно дышать. Потом все кончилось, и никто больше не обнимал меня — может быть, потому что помнили, как я с плачем вырывалась из объятий матери.

Какова причина вечной печали моего отца? Неужели после всех этих лет он все еще скорбит по своей умершей жене? Может, я чем-то похожа на нее и мое возвращение домой вызвало у него воспоминания, причиняющие боль?

* * *

В течение последующих дней я виделась с отцом только за едой, после этого он уходил в свой кабинет, для того чтобы писать книгу, которая никогда не будет закончена. Фанни неслышно передвигалась по дому, одними жестами и взглядами отдавая распоряжения слугам. Она вообще была немногословной женщиной, но слуги привыкли понимать ее и без слов и боялись ее, как огня.

Под ее надзором дом всегда содержался в образцовом порядке, мебель блестела, как новая, а кухню дважды в неделю заполнял аромат пекущегося хлеба. Меня же этот порядок, как и все в доме, угнетал — я почти мечтала о чем-нибудь, что нарушило бы эту однообразную рутину, внесло бы какое-то оживление в наше безрадостное существование.

Я с тоской вспоминала о пансионе, жизнь в котором, по сравнению с нынешней моей жизнью, казалась мне сейчас полной приключений. Я думала о комнате, в которой я жила вместе с Дилис, об играх в саду, о прогулках и занятиях, и каникулах, в которые я ездила то в Женеву — с родителями Дилис, то в Канны — с семьей другой своей подруги.

На эти воспоминания меня навело полученное от Дилис письмо. У нее все было хорошо, она готовилась к своему первому лондонскому сезону, предвкушая балы и рауты.

«Моя дорогая Кэтрин, у меня нет ни единой свободной минуты. Я уже целую вечность собиралась написать тебе, но всегда что-нибудь мне мешало. У меня ощущение, что я вообще не выхожу от портнихи и не вылезаю из примерок. Видела бы ты мои новые платья! Мадам директриса была бы в ужасе! Но мама настроена очень решительно и не хочет допустить, чтобы я осталась незамеченной. Она составляет список приглашенных на мой первый бал. Как я хотела бы, чтобы ты была здесь со мной! Напиши мне о всех твоих новостях, прошу тебя…»

Я пыталась сочинить достойный ответ на ее письмо, но не могла придумать ничего, что не звучало бы мрачно и тоскливо. Разве Дилис могла себе представить, что значит не иметь матери, которая заботилась бы о твоем будущем, покупала бы тебе платья, устраивала бы балы для привлечения кавалеров… И иметь отца, который так погружен в свои мрачные мысли, что едва замечает меня…

И я забросила письмо Дилис.

Проходили дни, и я чувствовала себя все более и более подавленной и старалась проводить как можно больше времени вне дома. Каждый день я на несколько часов уезжала верхом на вересковую пустошь. Фанни презрительно ухмылялась каждый раз, когда видела меня в моей парижской амазонке, подаренной мне дядей Диком в его последний визит в пансион, но меня это ничуть не волновало.

Однажды Фанни сказала мне:

— Ваш отец сегодня уезжает.

Ее лицо в этот момент было лишено всяческого выражения, и я не могла понять, осуждает ли она отлучки моего отца или нет, но что я твердо знала, так это то, что она знает какую-то связанную с ними тайну, в которую меня никто не собирается посвящать.