Тайна, покрытая мраком - [21]

Правда, злые языки поговаривали, что Игорь перед этим принимает снотворное. Но меня лично это не тревожило. Меня лично беспокоило только то, что Игорь снова победил несуществующего Пеппо. И теперь у него опять были все основания, чтобы самоуспокоиться и зазнаться.

И мне снова пришлось прибегнуть к педагогическому воздействию.

— Что этот Пеппо придумывает — с ума сойти можно! — сказал я Бородулину. — Рассказать — не поверишь!

— А что? — насторожился Бородулин.

— А то, что он теперь во время танцев умудряется в уме решать алгебраические примеры. Просто сюрреализм какой-то!

И тут Игорь побледнел! И я знал, что он побледнеет, потому что алгебра не давалась ему еще в школе. Я понимал, что ставлю перед танцором непосильную задачу. Однако только непреодолимые трудности могли спасти Игоря от зазнайства.

И тут я дал маху! Сжав зубы, Игорь взялся за алгебру и осилил ее! Через два года он, отплясывая, запросто решал дифференциальные уравнения!

И тогда случилось то, чего я так опасался: Игорь ушел из ансамбля. Вот именно: Игорь до того увлекся математикой, что ушел из ансамбля и поступил на физико-математический факультет.

Мировое балетное искусство понесло тяжелую утрату: второго такого ползунка нет и, пожалуй, не будет…

А Игорь Бородулин стал профессором и доктором математических наук… К нам в ансамбль песни и пляски каботажного флота он почти не заглядывает. И лично меня этот факт не удивляет: я же всегда говорил, что Бородулин склонен к зазнайству!

Так мне и надо!

Ателье индпошива называлось красиво — «Радость». В витрине стоял манекен, и на нем был как раз такой костюм, о котором я уже давно мечтал. В эту «Радость» я ходил раз десять. Сначала мой костюм кроили, потом шили, потом распарывали, перекраивали и шили опять. Но костюм с каждым разом все меньше походил на тот элегантный образец, который был выставлен в витрине.

Вначале я был терпелив, как больной у зубного врача, затем стал нервничать, и однажды после очередной примерки я, не снимая костюма, бросился к директору ателье и потребовал жалобную книгу. Директор встретил меня, как родного, и тотчас вызвал приемщицу.

— Кто занимается костюмом этого товарища?

— Замойченко! — с вызовом ответила приемщица, которой я, видимо, успел уже изрядно надоесть.

— Павел Замойченко? — удивленно переспросил директор.

— Ну да!

— В таком случае, дорогой товарищ, я вас не понимаю, — сказал мне директор, разводя руками. — Если с вами работает сам Павел Замойченко, считайте, что вам просто повезло!

— Повезло? Да вы взгляните на этот костюм!

— И смотреть нечего. Замойченко — гордость нашего ателье! О нем даже в газетах писали.

— Да что в газетах! В журнале — и то была его фотография! — подхватила приемщица.

— Совершенно верно, — директор достал из стола популярный журнал, вот, пожалуйста.

На глянцевой обложке я увидел молодого человека во фраке, белых перчатках и цилиндре. «Мастер ателье «Радость» Павел Замойченко с успехом выступил в роли Чацкого в спектакле народного театра им. К. С. Станиславского», — прочитал я

— Ну?! — торжествующе воскликнул директор.

— Да при чем здесь Чацкий? — удивился я. — Ваш Замойченко запорол мой костюм! А я за один матерьял, между прочим, отдал сто двадцать рублей!

— А Замойченко, между прочим, без отрыва от производства изучил португальский! — легко парировал директор. А к тому же, опять-таки без отрыва, он овладел второй специальностью и теперь сам умеет чинить свою швейную машину.

— Лучше бы он первой специальностью как следует овладел, — сказал я, теребя левую полу пиджака, которая была сантиметров на пять длиннее правой. — Ну что это такое?

— А спорт? — отвечал директор. — Знаете ли вы, что у Павла первый разряд по фигурному катанию и второй по шашкам?

— И почему разрез на пиджаке не посредине, а где-то сбоку?

— Значит, вы не интересуетесь фигурным катанием… — вздохнул тяжело директор. — И шашки вас тоже не волнуют, так я вас должен понимать?

— Одно плечо у пиджака выше другого! — не унимался я. — Это что — новая мода?

— Ну, если вы так ставите вопрос, то я вам скажу, что Замойченко на мандолине играет Баха и Шостаковича!

— Даже ширинку и ту ваш Павел умудрился сделать на месте левого кармана… Дайте жалобную книгу!

— А известно ли вам, что Замойченко собрал такую коллекцию брючных пуговиц, которая считается самой большой коллекцией во всех центральных и черноземных областях нашей республики?

— Дайте жалобную книгу! — повторил я.

— Ах, знаете, с вами очень трудно разговаривать! — сказал вдруг директор. — Вы типичный мещанин, и вас ничто не волнует: ни спорт, ни театр, ни музыка… Вас волнует только ваша частная собственность.

Я не ожидал таких слов, и мне стало как-то не по себе…

— Неужели вы хотите, — продолжал с укоризной директор, — чтобы интересы такого разносторонне талантливого человека, как Замойченко, ограничились вашим однобортным костюмом? Нет, лично я за гармоничное многогранное развитие личности. В человеке все должно быть красиво, как сказал Антон Павлович Чехов. Впрочем, я не знаю, говорит ли вам хоть что-нибудь это имя…

Чехов мой любимый писатель. И мне вдруг стало стыдно за то, что я, думая только о себе, мешал своим костюмом гармоничному развитию Павла Замойченко и стоял на пути его прогресса. Мне стало стыдно за то, что, заставляя переделывать плохо сшитый костюм, я отрывал Замойченко от искусства и коллекционирования пуговиц. Боже мой, какой же я действительно отсталый тип, какой я тупой и ограниченный мещанин!