Тайна подводной скалы - [36]

Ветлугин, Столяров и Рума три дня перед тем обучались управлению скафандрами в воде и вне воды. Мерс же заявил, что он «с этой штукой хорошо знаком».

Цыбулькин и дед Андрейчик подошли к одному скафандру, он уже был осмотрен техниками и ждал погрузки на субмарину. Старый радист постучал согнутым пальцем по его вороненой броне:

— Вот тебе на! — сказал он, с уважением глядя снизу вверх на скафандр, казавшийся ему великаном. — Очень крепкая кукла. Сама руками и ногами действует, на ходу кислород для дыхания вырабатывает…

Цыбулькин с интересом оглядел скафандр:

— А если, к примеру, гамма-лучи или фауст-патрон? — деловито спросил он.

— От лучей и всяких патронов ей делается только щекотно.

Дед Андрейчик засмеялся:

— Пожалуй, Шайно не обрадуется, когда эти куклы придут к нему в гости.

— Точно, — подтвердил Цыбулькин, но, вспомнив о другом, вздохнул: — Забраковали! Можно сказать, перед самым исполнением моей мечты, Степан Никитич…

Вдруг Цыбулькин увидел один скафандр, у которого брюшная «дверца» была открыта. Он с минуту завороженно глядел на эту дверцу, потом толкнул деда Андрейчика в бок и, кивнув на открытый скафандр, тихо сказал:

— А что, если…

Дед Андрейчик сразу же понял, на что намекал Цыбулькин, и огляделся по сторонам: вблизи никого не было.

— Обнаружат… — нерешительно сказал старик.

— Так что же?… Здесь обнаружат — выгонят. В походе обнаружат — за борт не вышвырнут. А от меня, кроме пользы, они ничего не увидят.

— Что и говорить, верно, — согласился дед Андрейчик. — Но все-таки это нехорошо, не по-комсомольски, Ваня.

— Мне бы только до Шайно или Фау добраться, Степан Никитич, — взволнованно зашептал Цыбулькин. — А там я их по-комсомольски за шиворот возьму.

Цыбулькина вдруг осенила какая-то мысль:

— Знаете что, Степан Никитич? Я там в один скафандр с Румой влезу. Он ведь маленький.

Старик, отвернувшись, проворчал себе в усы:

— Меня здесь не было. Я ничего не видел. — Оглядевшись, он зашипел: — Да лезь же ты, кикимора, скорее!..

Цыбулькин мгновенно нырнул в брюхо стального гиганта и скорчился там в три погибели. Дед Андрейчик захлопнул дверцу и с равнодушным видом отошел в сторону…

Вскоре матросы стали на блоке подавать скафандры прямо в грузовой люк субмарины.

Ирина, Ветлугин и Рума стояли отдельно. Ирина гладила по голове смуглого мальчика и говорила мужу:

— Береги себя, Володя. Береги его…

Ветлугин крепко сжал руку жены:

— Не тревожься, Рина. Мы вырастим их как братьев.

Немного поодаль стояли Столяров и Одарка. Молодой геофизик держал руку девушки в своей руке:

— Мне очень не хочется, чтобы вы шли с нами в этот рейс, Одарка.

Одарка смотрела на него с улыбкой:

— А помните, как вы однажды еще на Арктании сказали мне, что я непременно побываю на вершине открытой мною скалы? Вот ваше предсказание и исполняется.

— Но вы подвергаете себя большому риску.

— С вами? Нет! Я, кажется, убедилась, что вы очень храбрый молодой человек, — смеясь, сказала Одарка.

Сигнал, подобный мелодичному звуку горна, прервал их разговор.

Хмуро насупившись, прошагал на палубу субмарины Мерс в сопровождении матроса.

Серебряков крепко пожал руку Ветлу гину:

— Счастливого пути, Владимир Петрович!

— Спасибо, Григорий Антонович.

Раздался второй сигнал. Все отбывающие вошли в субмарину и прильнули там к иллюминаторам.

Крышка люка захлопнулась, и, погружаясь в воду, субмарина пошла вдоль туннеля к выходу в море…

XIV. ИДЕЯ ДЖАЙНА ФАУ

Юра прислушался к шагам за дверью: «Что это их так много там собралось? — подумал он. — Парад у них, или собрание?…»

Мальчик тоскливо огляделся вокруг. Его темница напоминала пещеру: темные из грубо отесанного камня стены, каменный пол, ни одного окна; сбитый тюфяк, служивший маленькому пленнику постелью, валялся в углу. Грубый стол с кувшином воды и куском черствого хлеба и сам Юра, сгорбившийся на табурете, — все это тускло освещалось светом аргоновой плошки-колбочки, мерцавшей на потолке.

Мысли мальчика вяло плелись одна за другой и расплывались, не додуманные до конца. Общая вялость и апатия у Юры пришли на смену бурной тоске первых дней плена, когда он бегал по своей темнице, стучал в дверь и требовал, чтобы его «немедленно выпустили, иначе им не поздоровится». Он грозил рассказать отцу и деду Андрейчику все-все.

Его угрозы и плач слышал только молчаливый тюремщик, появлявшийся два раза в день в камере. Потом Юра притих, он долгими часами бесцельно бродил по своей темнице, или сидел, сгорбившись, на табурете.

Что с ним произошло, Юра до сих пор так и не уяснил себе в полной мере. Он отлично помнил, как ночью бежал на своем «Полярном жуке» с Арктании, как долбил киркой лед, как нашел во льду какую-то голову под стеклом в металлической коробке, как завертела его метель… Дальше Юра помнит, как сделал несколько шагов, затем пополз на четвереньках, куда-то провалился, сильно ударился головой обо что-то твердое, и наступила тьма. Очнулся он в тесной каюте, и первое, что увидел, было бледное, хмурое лицо какого-то высокого старика, склонившегося над ним.

— Жив? — спросил старик и заморгал красными, воспаленными веками.

— Где я? — спросил Юра по-русски и сел на койке.