Тайна пирамиды Хирена - [29]

— Михаил Сергеевич, а не порыться ли еще дополнительно в архиве Красовского? — предложил я.

Старик забавно сморщился:

— А где он, этот архив? По-моему, его вовсе не существует в природе. Да и, насколько я помню этого Красовского, вряд ли он оставил какой-нибудь архив. Большой был неврастеник и нелюдим, все чего-то скрытничал, на всех косился.

— Ну все-таки он провел самое полное исследование пирамиды.

— Подумаешь, исследование! Мистиком он стал на старости лет, чуть ли не каббалистикой увлекся. Хотя, пардон, у вас с ним, кажется, родственные души? «Сын мой, мститель мой!» — передразнил он и свирепо погрозил пальцем. — Все. До свидания.

Беседа была хотя и короткой, но достаточно отрезвляющей. Однако я все-таки решил поискать архив Красовского — ведь могли же сохраниться какие-то записи, кроме тех, что попали в печатные труды покойного археолога? А исследователем он себя показал неплохим, что бы там ни говорил в запальчивости старик. Мистику всегда можно отсеять. Во всяком случае, надо проверить любое возможное направление поисков, раз уж я забрел пока в тупик со своим чисто филологическим толкованием найденных надписей.

«Если мы разбиты, нам не остается ничего иного, как начинать сначала!» — как часто я повторял в те дни полюбившиеся мне гордые слова Энгельса.

И часто меня мучила мысль: «А что там поделывает Вудсток? Не удалось ли ему уже напасть на след гробницы?» Я регулярно просматривал каирские газеты. И вдруг неожиданно наткнулся в одной из них на сообщение о болезни профессора Меро. Конечно, болезнь его выдавалась за «совершенно загадочную и необъяснимую, но, несомненно, как-то таинственным образом связанную с работами в пирамиде Хирена, которую местные жители называют «Приютом дьявола» и далеко обходят…». Короче говоря, опять вокруг этой болезни начиналась такая же суеверная свистопляска, как в свое время с гробницей Тутанхамона.

В Москве, как я и ожидал, никаких следов архива Красовского не оказалось. Запросили Ленинград. Прошла неделя, и я уже начал опасаться, что и эта ниточка окажется тоже гнилой и оборвется в самом начале, как вдруг из Ленинграда сообщили, что в одном из архивов у них действительно есть некоторые документы покойного археолога. В тот же вечер я отправился в Ленинград.

Нетерпение мое было так велико, что прямо с вокзала, никуда не заходя, оставив чемоданчик в камере хранения, я помчался на такси в архив. Вся привычная неторопливая процедура, пока я заполнял анкету и листок запроса, показалась мне на сей раз ужасно томительной и затяжной.

И вот, наконец, передо мной кладут на стол одну-единственную рыжую папку. Неповинующимися пальцами я поспешно развязываю тесемки, открываю ее…

Это похоже на издевательство. Передо мной три небольших листочка голубоватой бумаги, исписанных мелким почерком. Ошибка? Но нет, на последнем листке разборчивая подпись: В. Красовский.

Я верчу папку в руках, встряхиваю ее — в ней больше ничего нет. Тогда начинаю читать, что написано на этих трех куцых листочках, — и меня постигает полное разочарование. Это всего-навсего коротенький отчет о первом путешествии Красовского в Египет в конце прошлого века. Тогда он еще ничего не открыл, кроме двух совершенно неинтересных надписей, о чем честно и докладывает в записке Восточному отделению императорского Русского археологического общества.

Никаких других бумаг Красовского в ленинградских архивах не сохранилось. В этом я окончательно убеждаюсь уже к вечеру этого первого дня, когда, устав от беготни и бесчисленных телефонных звонков в разные учреждения, усаживаюсь за стол в гостиничном номере, чтобы подвести итоги.

Но, отдыхая, я постепенно начинаю обретать вновь утраченные было надежды. Вспоминаю, что только в этом своем первом неудачном путешествии Красовский пользовался финансовой поддержкой Археологического общества. Естественно, что он и отчитался в истраченных средствах. А потом неуживчивый исследователь разругался с этим обществом, которое, по его мнению, отнеслось к нему недостаточно внимательно, и все дальнейшие поиски вел уже на свой страх и риск. Значит, вполне естественно также, что он и не представлял больше никаких официальных отчетов, их нечего искать в государственных архивах.

Зато тем более вероятно, что где-нибудь сохранился личный архив Красовского, — скорее всего, у кого-либо из его родственников. Его и надо искать!

Легко сказать, но как это сделать?

Весь следующий день я терзаю запросами работников адресного стола. И к вечеру опять подвожу итоги, столь же неутешительные.

Красовский умер в 1914 году. После него осталась вдова, Анна Карловна, с маленькой дочкой, и в 1920 они эмигрировали во Францию, вероятно забрав с собой бумаги покойного.

Кажется, полный крах. Но вдруг опять забрезжила слабая надежда. Узнаю, что в Париже дочь Красовского вышла замуж за сотрудника нашего посольства и в 1939 году, после смерти матери, вернулась с ним на родину, — возможно опять-таки привезя обратно в Россию хоть какие-то бумаги из личного архива отца.

Но и эта ниточка сразу же обрывается, когда я узнаю, что Таисия Васильевна Земцова, в девичестве Красовская (отец дал ей при рождении имя древней царицы Таи, но потом его переделали на более привычное Таисия), умерла во время блокады Ленинграда.