Тайна Пернатого Змея - [2]
Дом этот был сооружен из камней сланцевых пород и крыт шифером; вокруг, первого этажа шла галерея с деревянным балконом, а в мансарде была расположена моя комната и еще две небольшие, использовавшиеся как подсобные помещения. В них хранили картофель, зимние груши, каштаны, складывали вязки чеснока и лука и прочие припасы.
К дому был еще пристроен сарай, а над ним чердак для сена. За сараем тянулся огород, и весь участок устремлялся прямо к скале, довольно крутой. Этот пиренейский дом походил на большинство построек нашей деревни. Только он был чуть больше обычного и выделялся среди остальных своей грубой, плохо обструганной деревянной вывеской, приколоченной к двум крепким каштанам, что росли у самого порога дома. Вывеска гласила:
КАФЕ-ГОСТИНИЦА
ДАРРЕГИБЕРРИ
«У ПИРЕНЕЙСКОГО МЕДВЕДЯ»
Это несколько громкое название не должно вводить вас в заблуждение. Кафе-гостиница Даррегиберри (Даррегиберри — фамилия моего отца, и, как вы уже догадались, он баск[1]) — заведение далеко не роскошное. Жители Фабиака приходят сюда главным образом по субботам и воскресеньям. Они играют здесь в карты, обмениваются новостями, но ничего не едят и не пьют.
В разгар летнего сезона мои родители пускали к себе дачников и селили их в трех маленьких комнатах первого этажа. Однако доходов от всего этого не могло хватить на жизнь всей семьи. Кормила нас главным образом земля.
Наша община Фабиак — это горная деревушка с населением около трехсот человек. Расположена она очень удачно, хотя добраться до нее нелегко. Дорога к Фабиаку из долины трудна, она все время петляет, и снизу деревня почти незаметна. Сначала идут крутые скалы, дубовые поросли, а чуть повыше, на полпути к вершинам, — как бы платформа, на которой так хорошо примостился Фабиак, в изобилии располагающий водой. Выше начинается большой буковый, а еще выше — еловый лес, перегноем которого питаются пашни Фабиака. Клочки земли — увы, отнюдь не плоские, но довольно плодородные — прихотливо разбросаны повсюду. Если смотреть на наш край снизу, он как будто не очень привлекателен; чтобы узнать его, нужно подойти поближе, А машины туристов катят себе по дороге к Люшо́ну, минуя нас.
Итак, в то утро я вышел из дому и увидел грузовичок Иллариона Пейре́, мчавшийся вниз. Он грохотал, по обыкновению, всеми своими железками, бидонами, ящиками, которые подпрыгивали в кузове.
Илларион Пейре, добрый малый лет тридцати, склонился над рулем.
Между большим беретом жителя гор и поднятым воротником куртки-канадки вырисовывался его характерный профиль: нос-«ветрорез» и подбородок калошей.
— Эй! Привет, Илларион! — крикнул я.
— Привет, Бертран! Подвезти до Люшона?
— Охотно бы, да господин Казе́н не позволит.
— Тебе виднее. Твоему отцу сегодня ничего не нужно?
— Пожалуй, ничего. Иначе он дожидался бы тебя.
— Ладно. Поеду. Я тороплюсь. Не знаю, что меня ждет на обратном пути, при подъеме.
— Снег, Илларион? Да?
— Кто знает! И это может случиться, но моя Маринетта отважная подруга.
— Подыщи нам клиентов!
— Ну, знаешь ли, на это трудно рассчитывать. В этакий ветер туристы предпочитают сидеть в халате и комнатных туфлях у огонька. А что до лыжников, так им больше по душе Сюпербанье́р.
С грохотом сдвинулась с места Маринетта — так звалась грузовая машина Иллариона, — почтенная колымага, самоотверженно доставлявшая молоко в кооператив у подножия горы. С тем же мужеством она бралась за перевозку людей, птицы, телят, свиней, фруктов, овощей и посылок для торговцев Фабиака.
Для неутомимой и шустрой, беспрестанно позвякивающей на ходу Маринетты не было ничего невозможного. Она сердилась, фыркала, чихала, подпрыгивала на месте, дребезжа всеми своими частями, а затем срывалась и уносилась точно одержимая то вверх, то вниз. Через несколько метров она уже замедляла ход, но продолжала свой путь. Господин Казен говорил, что у Маринетты тот же девиз, что у министра Фуке́, чью спесь несколько посбавил Людовик XIV: «Каких только вершин я не достигну».
Я должен подробно остановиться на этой как будто бы и ничем не примечательной встрече с Илларионом. Но из всего дальнейшего будет видно, что она имела свое значение.
Пока Маринетта фыркала на спуске, я продолжал свой путь к школе. Вскоре я поравнялся с домом моего товарища Феликса Ляпюжа́да. В одном из окон кухни я увидел поднятую занавеску и зябкий нос моего друга Феликса, ласкающий стекло.
О, этот Феликс! Он всегда осторожен. В хорошую погоду он обычно поджидал меня на улице, но при малейшем ветерке высматривал из окна.
Он сделал знак, чтобы я подошел. Само собой разумеется, рот у него был набит. Кто мог похвастать, что ему посчастливилось видеть Феликса не жующим? В классе, когда господин Казен слышал звук разгрызаемого ореха или хруст разворачиваемой конфетной бумажки, он не колеблясь поворачивался в сторону моего однокашника:
«Что случилось, Феликс? Еще нет двенадцати!»
Феликс разом проглатывал кусок и нырял носом в тетрадь.
Даже когда он читал — а он был страстным любителем книг, — его челюсти работали на полную мощность. Короче говоря, он и книги пожирал, как вкусные блюда.
В этот день Феликс внушил своей матери, что лучшая защита от холода — солидно поесть. Когда я входил, он уже расправлялся со вторым завтраком. После обычных бутербродов и кофе с молоком Феликс легко закусывал солидным куском деревенского окорока. Он и мне предложил ломтик на дорогу. Должен сказать, что Феликс Ляпюжад был самым лучшим малым на земле, всегда готовым оказать услугу в меру своих возможностей.
