Тайна переписки - [22]

— Леша Родимцев. Универсальный парень.

И еще сутки понадобились, чтобы отыскался Леша Родимцев. Универсальный парень Леша Родимцев, расположившись на низком диванчике, выжидательно улыбался. В чуть намеченной улыбке его сказывалось предчувствие чего-то приятного, хотя самая природа приятного, на которое Леша имел виды, не была ему до конца открыта. В двадцать с небольшим лет Леша ощущал себя проницательным, разучившимся удивляться человеком, что не мешало ему по какому-то странному противоречию рассчитывать на чрезвычайно утешительные сюрпризы за каждым поворотом жизненного пути, и потому блуждающая улыбка почти не сходила с его губ. В улыбке этой заключалось и благодушие преуспевающего молодого журналиста, и тонкое понимание создавшейся ситуации, и многие другие чувства, смотря по обстоятельствам.

— Коньячку? — любезно предложил Трескин.

— Охотно.

Трескин достал рюмку, потянулся за второй, но по неясной прихоти остановился — налил только одну. Приняв уже рюмку, Леша после неловкого промедления осознал, что остался в одиночестве. На юном гладком лице его сомнение отразилось новой ухмылкой — саркастической. Он пригладил светлые кудри, придававшие ему отдаленное сходство с ангелочком, как представляли его себе средневековые немецкие мастера: некое бесполое существо с лишенным индивидуальности округло-приятным лицом, — пригладил волосы еще раз, разделяя их надвое, изобразил губами что-то задумчивое и наконец опрокинул рюмку. Коньяк оказался забористый, бьющий в нос аромат заставил его поперхнуться.

— Хотелось бы знать из-за чего спешка, — скрывая смущение за развязностью, сказал Леша, когда откашлялся. — Приходилось за ночь девятистраничный репортаж отстучать, и диктовал по телефону в набор, но там хоть знал, из-за чего страдаю. А тут… Трофимович говорит: срочно, бегом, можешь не умываться и не чистить зубы. Требуется легкое и бойкое перо!

— Дело и вправду срочное, — кивнул Трескин. — Ты любовные письма писать умеешь?

Леша перестал ухмыляться, а Трескин и прежде не находил повода для веселья.

— Есть одна девочка. Ты ей признаешься в любви.

— Приятная неожиданность, — протянул Леша, не особенно почему-то обрадованный. — Как девочка, ничего?

— И на мордашку, и на попку — порядок. Только хрена тебе и в попке ее и в мордашке. Хлебало не разевай.

Бог его знает, почему Трескин взял с ходу хамоватый, даже откровенно грубый тон. Верно, это была все та же интуитивная прихоть, которая подсказывала ему случайную лишь по видимости, лишь на поверхности манеру поведения. Не улыбаясь, он пристально наблюдал заерзавшего юнца.

— Значит, любимой задницы мне не видать? — сказал Леша, употребив более грубое слово.

— Не видать, — кивнул Трескин.

— А как же я буду писать? От чьего имени?

— Понятно, не от своего. От своего имени любовные письма пишут бесплатно.

— Существенное уточнение, — хмыкнул Леша. — Однако занятно. В жанре любовных посланий я еще не работал. — Расстегнув молнию, он извлек из пояса-сумки шариковую ручку, рассеянно повертел ее и достал еще крошечный, как раз, чтобы поместиться в поясе, блокнотик. Почесал висок. — Я всегда повторял, что работаю в любом жанре, кроме доноса. И вот — глянь-ка — упустил! Занятно, занятно. Любовь, как говорится, не вздохи при луне, а что-то совсем другое. Занятно.

Трескин безмолвно подвинул писателю стопку бумаги.

— Ага! — сказал совсем уж оправившийся от первоначального смущения Леша, на листе блокнота в левом верхнем углу вывел цифру один, замкнул ее скобкой и ниже написал два. Дальше последовали предполагаемые пункты три, четыре и пять. — Как ее зовут? — возвратил он кончик ручки к первому пункту.

— Ее? — Трескин запнулся. — А назови, как тебе нравится.

— Угу… — ухмыльнулся Леша. — Мисс Икс… Или можно я ее назову как-нибудь звучно: Мерседес!

— А почему не Опель?

— Заметано, девушка будет у нас проходить под агентурной кличкой Пежо! — Леша не преминул хохотнуть.

«Мисс Пежо», — записал он под номером один.

— Так. Дальше. Возраст?

— Ставь прочерк, не знаю, — сказал Трескин и, помолчав, добавил: — Ну, после института только-только.

— Это развязывает мне руки, — сообщил Леша. — Чем меньше материала, тем свободнее полет пера. — От постоянной улыбки румяное ангелоподобное лицо его сминалось складками, показывая девичьи ямочки. — Да, кстати, а цель какая у нас? У нашего предприятия какая цель?

— Ставь прочерк, — сказал Трескин. — Какая может быть цель у любовного письма.

— Тогда я буду писать так, — разошелся Леша, — мм… дорогая моя Пежо… Пежунька. Сейчас четыре часа утра, ночь на исходе, а я не сплю. Я проснулся весь разволнованный и уже не сомкнул глаз — из-за тебя! С тех пор, как я тебя полюбил, я ни разу еще не проснулся по будильнику, похудел на полтора килограмма и вчера отужинал поросятиной с хреном без всякого удовольствия… Нет! — воскликнул он в писательском азарте. — Но что-то я должен о ней знать! Ну, хотя бы размер лифчика и размер трусиков!

— Ставь прочерк, — холодно возразил Трескин.

— Эта наша Пежо все больше напоминает мне черную дыру. Ладно, в конце концов, для работы мне требуется лишь минимум информации: почем?