Тайна папок Йонсона - [31]

После его смерти ни у кого не было ни малейших сомнений в том, кого призовет король для вручения полномочий на формирование кабинета. Патриция оставила почти всех министров на своих местах, сохранив за собой иностранные дела. Сложившийся при ее предшественнике, хорошо смазанный и отлаженный механизм выработки и проведения политических решений продолжал действовать так, как будто руль оставался в прежних руках.

Разумеется, были изменения в деталях. Гунардсон решительно отказалась переехать в официальную резиденцию, которую использовала лишь в представительских целях. Она по-прежнему жила в своем небольшом особняке в предместье Харпенинга. Она сама реорганизовала свою личную охрану, которая теперь подчинялась практически только ей, продолжая по традиции проходить по смете министерства финансов. Начальником охраны она сделала близкого друга своего мужа полковника Курта Рагнера, занимавшего до того скромный пост в военном ведомстве.

В отличие от своей жены, Олаф Гунардсон был флегматиком, любителем поспать. Из уважения к своей знаменитой супруге он вставал незадолго до завтрака, который готовила она, но ложился намного раньше нее. Выходные дни старался посвящать спокойному пребыванию на лоне природы. Как и Рагнер, он служил в военном ведомстве, имел чин подполковника и возглавлял небольшое подразделение инспекции, не отличавшееся ни четко обрисованной компетенцией, ни особым влиянием.

Было известно, однако, что подполковник Гунардсон обладал энциклопедическими познаниями во всем, что касалось вооруженных сил Иксляндии, был лично знаком со всеми дивизионными генералами и генштабистами, досконально знал тонкости военного бюджета, а главное — сеть неформальных взаимоотношений, которые и определяли do многом, что и как делалось и в каких направлениях.

К новой роли мужа премьер-министра он относился весьма спокойно, сопровождал Патрицию на некоторые приемы и официальные встречи, соблюдая при этом прирожденное достоинство, свойственное, как видно, не только принцам по крови. Лицо его, румяное и загорелое, неизменно сохраняло приветливое выражение. Впрочем, инспектируемым строгость и проницательность его были известны, и с ним старались не шутить.

Патриция готовила еду. Мытье посуды было за Олафом. Он выезжал в министерство на собственной машине. Патриция отправлялась из дома раньше и с эскортом. Муж не пользовался тем, что по государственному бюджету и штатному расписанию военного ведомства на него не распространялось.

В это утро, в семь часов, завтрак был обычным: яйца, хлеб, джем. Супруги избегали плотной еды до вечера. Утреннюю прессу они за едой не смотрели: Патриция успевала прочитывать газеты до завтрака, Олаф же не спеша проглядывал их за своим столом в министерстве. Завтрак напоминал совещание в узком кругу. Уже и быть не могло.

— Между прочим, — бросила она ему между двумя глотками чая (кофе пил он один), — не мог бы ты неформально поинтересоваться, что происходит с проектом К?

— Вот уже два года как министерство не имеет над ним контроля, — отвечал он с ходу, как будто знал заранее, о чем его спросят, и специально готовился. — С тех пор вся документация замыкается на канцелярии премьера.

— Знаю, — мягко сказала она. — Бумажная сторона мне известна. Я хочу знать, что происходит на самом деле. Разумеется, Нильсена мы обижать не будем. Пусть все остается, как есть.

— Хорошо, дай мне денек-другой.

— Сегодня расписание у меня напряженное, — сменила она тему, — сначала дебаты о реприватизации, потом заседание кабинета. На бумаги останется вечер.

— Рагнер говорит, — в свою очередь, сообщил он, — что у Штромсена с расследованием крупные нелады.

— Да, — заметила она, — придется и об этом поговорить на кабинете. Подозреваю, что оппозиция и справа, и слева еще поддаст нам жару и по этому поводу.

— Хотя, — продолжал Олаф как бы не законченную мысль, — Гному я склонен верить.

— Таких, как ты, не так уж много, — возразила она, делая последний глоток. — А мнением большинства пренебрегать опасно.

— Ваше выступление сегодня было верхом совершенства, — сказал ей, улыбаясь, Стив Бэрон, лидер большинства в парламенте. После дебатов они удалились в его кабинет, где собрались и некоторые члены правительства. Это было не формальное заседание, а просто обмен впечатлениями по горячим следам. — Вы их положили на обе лопатки. Браво, Патриция!

«Не люблю грубых льстецов», — подумала Гунардсон, но лишь взглядом показала Бэрону свое недовольство.

— В действительности, — сказала она в наступившей тишине, ибо все знали, что сейчас она подведет итог дискуссии, — нам надо получше изучить аргументы противников. В них есть рациональное зерно. Нельзя закрывать на это глаза. Если аргумент звучит сильно, он обязательно дойдет до избирателей. Игнорируя или начисто отвергая его, пусть даже умело высмеивая, мы все равно будем терять доверие, а с ним и голоса. С общественным мнением нельзя лукавить.

Бэрон и министры слушали, как школьники, которым учителю за недостатком у них собственного здравого смысла и житейского опыта приходилось растолковывать азбучные истины политического мастерства.