Тайна Оболенского университета - [128]

Без двадцати двенадцать мы оказались у закрытых дверей иезуитского коллегиума. Карлова улица была еще заполнена людьми, часть которых спешила к ратуше Орлой, другая – к Карлову мосту.

– Будет подозрительно, если мы просто будем тут стоять, – пробормотала я. Хотя никто не смотрел в нашу сторону, мне казалось, будто над нами, как в мультфильме, стрелочка с надписью «замышляют преступление».

– Ты права, и у меня есть идея. Подыграй мне.

– Как?

Смирнов, шагнув в мою сторону, толкнул меня прямо на стену Клементинума. Не успела я опомниться, как он оказался рядом и практически вжал меня в холодный бетон.

– Что ты делаешь? – прошипела я, уперев ладони в его грудь, стараясь отстранить от себя.

– Создаю видимость, – шепнул на ухо Индюк, заставляя мурашки побежать по телу от его горячего дыхания. – Так мы точно не вызовем подозрений. Все будут думать, что мы просто влюбленная пара, которая наслаждается друг другом.

– Я не хочу играть в подобные игры, – пробормотала я и снова попыталась его оттолкнуть, но Смирнов только сильнее вжал меня в стену.

– Пусти же ты! Мне нечем дышать!

– Прости, – он чуть ослабил натиск, но не освободил меня от своего плена. – Но ты все равно мне подыграешь. Ради дела, Лера! Ради дела!

Я сдалась. Только «ради дела». От близости Смирнова перехватило дух. Я вдыхала его аромат, наслаждалась объятьями и теплом, влюбляясь снова, влюбляясь сильнее. Мне не нравилось это. Дима не тот человек, которому можно доверить свое сердце, он не раз это доказывал. Прикрыв глаза, я стала воскрешать в памяти нашу ночь, чтобы прогнать к черту неуместный дурман любви. Я вспоминала боль, его грубость, желание поскорее от меня отвязаться после того, как все кончилось. Помогло. Отрезвило. Ненадолго. Стоило открыть глаза и увидеть его лицо, как все мои старания пошли прахом.

– Что, Лер? Почему ты так на меня смотришь? – нахмурился Дима.

– Потому что ты меня бесишь, Смирнов, – честно ответила я, умолчав, что причина тому моя влюбленность.

Последние минуты уходящего года тянулись со скоростью черепахи. Карлова улица пустела, разгоряченные пивом, бехеровкой и шампанским туристы добрели до конечного пункта встречи полуночи, и нам с Димой можно было прекратить глупую игру во влюбленных. Он задрал рукав и показал мне на часы, где секундная стрелка наматывала последние круги. Она не успела подобраться к двенадцати, как со всех сторон послышались гул, крики и грохот фейерверков.

– С новым годом, Ланская! – криво улыбнулся Индюк.

– У тебя часы отстают, – усмехнулась я. – Тебя тоже с новым годом.

– Пора.

Хакеры-дружки Ларисы смогли взломать доступ в систему безопасности здания. По их уверениям, чехи совсем не заботились о мерах предосторожности, хотя что-то подсказывало, что ребята лукавили. Отключить все строение от сигнализации мы не могли, но частично это было возможно, для этого Смирнов подсоединил к двери небольшой датчик, запрограммированный таким образом, что глушил сигнал от вторжения. У датчика был один большой недостаток – он мог удерживать систему в неведении только тридцать секунд, после чего код безопасности двери менялся и, если мы не успевали открыть ее, проскочить внутрь и снова запереть – срабатывала сигнализация. Дима нажал кнопку на датчике и пошел обратный отчет полуминуты. Индюк быстро достал из кармана дубликат ключа и открыл двери иезуитского коллегиума.

Оказавшись во внутреннем дворике Клементинума, мы не стали терять времени и сразу побежали в сторону библиотеки. На месте Дима вручил мне ключ, а сам стал подключать датчик.

– Открывай! – скомандовал он, и я вставила ключ в замок.

Что-то пошло не так. Я давила на ключ, но он не поворачивался. Замок никак не хотел поддаваться, а время уходило.

– Ключ не подходит! – запаниковала я.

– Отойди!

Оттолкнув меня, Дима с силой стал давить на ключ, но он не поворачивался. До разблокировки сигнализации оставались последние секунды: двенадцать, одиннадцать, десять, девять, восемь, семь…

43. Операция "Клементинум". Часть II

Время – это одна из базовых философских категорий, фундаментальное свойство бытия, выраженное в форме движения, изменения и развития сущего из прошлого, через настоящее в будущее. В классической Античности время рассматривается в связи с жизнью космоса, а потому порой отождествляется с движением небосвода. Отцы церкви раннего средневековья рассматривали эту категорию сквозь призму жизни индивидуальной души, выводя на первый план связь времени с памятью. Спустя несколько столетий в номинализме четырнадцатого века, подчеркивается относительность времени, которое трактуется как продукт человеческой субъективности. Эта точка зрения получила дальнейшее развитие в Новое время. Однако в рационализме семнадцатого века время как категория относительная имеет и объективную, не зависящую от субъекта основу – длительность. И лишь в начале двадцатого века время получает свою главную характеристику – необратимость!

Страшная необратимость, когда время утекает, как вода в песок, практически на глазах, отсчитывая на секундомере датчика последние секунды до краха. Дима снова навалился на ключ. Шесть, пять… Щелчок. Дверь открылась.