Тайна Нилии - [28]

Эти слова смутили молодого человека, и легкая краска стыдливого румянца залила его щеки; да, этот нежный цветок любви и счастья начинал расцветать в его душе. Нилия, таинственная, бесподобная Нилия, эта девушка была его мечтой и счастьем и мукой его жизни. Да, но что мог он ответить почтенной мистрис Прайс.

Его смущение, его волнение не укрылись от зорких глаз любящей матери и, не дожидаясь его ответа, она продолжала:

— Я вижу, что угадала… так значит, у моего милого Джека имеется a sweet-heart.[4] Ну, скажи мне, по крайней мере хороша ли она собой?

— Ни одна женщина не может быть лучше ее! — прошептал Джек, думая о Нилии.

— Так ты сознаешься, мой милый мальчик! Ну, познакомь же меня с ней. Не правда ли, ты представишь ее мне при случае. Если можно, завтра же… да?

— Да, да, но только не завтра, дорогая мама, завтра я должен предпринять небольшое путешествие, которое задержит меня на несколько дней. Мне надо представиться ее семье и получить разрешение открыто ухаживать за ней.

— Куда же ты хочешь ехать? — спросила мистрис Прайс.

— В Александрию! — сказал на удачу Джек. — Но не расспрашивайте меня больше ни о чем; когда я вернусь, вы узнаете обо всем.

Бедняжка лгал, и слезы наворачивались ему на глаза: эта мнимая поездка в Александрию должна была стать долгой разлукой с той, которую он привык считать матерью, и эта разлука была для него так тяжела, что он обхватил шею мистрис Прайс обеими руками и склонил свою голову к ней на плечо.

Она ласково прижимала его к своей груди, шепча:

— Мой Джек, дорогой мой мальчик! Я от души желаю, чтобы ты был счастлив. Поезжай с Богом, но возвращайся скорее, потому что мне без тебя скучно. Я так люблю видеть перед собой твое доброе, милое лицо!

Но в это время раздался звонок, созывающий к обеду, и мистрис Прайс кинулась к своим кастрюлям и сотейникам.

За хлопотами и заботами по своей поварской части мистрис Прайс не удалось самой приняться за свой обед ранее десяти часов вечера. Джон давно уже пообедал, а Джек дожидался ее, чтобы отобедать вместе с нею. Мало того, он весь вечер всецело посвятил ей; ведь это был последний вечер перед долгой, долгой разлукой, так как со следующего дня он вступал на новый, совершенно неизведанный путь жизни, порывая навсегда со всем своим прошлым.

Наконец пришло время ложиться спать. Простившись со своей приемной матерью, Джек вернулся в свою комнату и, зарывшись лицом в подушки, долго рыдал. Поутру, едва только пробило восемь часов, Джон вошел в его комнату.

— Ты еще в постели? Ах, лентяй. Да ты, видно, забыл, что сегодня Сирдар назначил нам официальный прием! Одевайся скорее!

Не сказав ни слова, Джек стал одеваться; он действительно совершенно забыл о приглашении лорда Биггена явиться к нему сегодня утром. В несколько минут он был готов и спустился в кухню, где Джон уплетал за обе щеки горячий тост с маслом и запивал его крепким чаем.

Спустя немного оба брата входили в парадные сени резиденции Сирдара и были встречены здесь дежурным камердинером генерала, который тотчас препроводил их в кабинет лорда генералиссимуса.

Здесь с большою торжественностью лорд Бигген поздравил молодых людей от имени Всемилостивейшего Короля, кавалерами ордена Подвязки, высшего ордена Англии, насчитывающего всего двадцать кавалеров в обоих Соединенных Королевствах. Затем собственноручно возложил за них медаль ордена с изображением Святого Георгия Победоносца, поражающего дракона, и надписью девиза: «Honi soit qui mal у pense»[5] и вручил им футляры с голубой лентой подвязки, которая носится под коленом на левой ноге, на коротких бальных панталонах.

Выразив в самых почтительных словах свою благодарность за то высокое отличие, коего они были удостоены, молодые люди вернулись на кухню к мистрис Прайс. Та положительно не могла прийти в себя от радости, от неслыханной чести, оказанного ее сыновьям; она была до того счастлива, что и плакала, и смеялась в одно и то же время, обнимала своих сыновей и призывала благословение Божие и на Сирдара, и на всю Англию.

Между тем время подходило к трем часам пополудни, и Джек хотел быть на площади, чтобы видеть разочарование английских сыщиков. Под предлогом необходимых покупок в городе, он покинул виллу, причем добрейшая мистрис Прайс обещала ему собрать в его отсутствие его дорожные вещи и приготовить обед, чтобы он, вернувшись, мог покушать и отправиться в Александрию, и просила не стесняться расходами.

Когда Джек вернулся на виллу, узнав, что на площади Руннеле, где подстерегали десятки притаившихся в тени домов агентов, не произошло решительно ничего интересного, чемодан его был уже готов, а обед стоял на столе. До отхода поезда в Александрию оставалось еще пятьдесят минут. Он пообедал из угождения мистрис Прайс, которая не переставала всячески ласкать и ободрять его, любуясь своим молодым кавалером ордена Подвязки и умиляясь ласковому характеру своего сына. Наконец, взглянув на часы, она воскликнула:

— Пора, пора, тебе остается всего четверть часа, надо спешить! Вот тебе дорожный плед, вот твой порт-манто и чемодан, простись с братом и спеши на станцию, если не хочешь опоздать! Джон хотел проводить тебя на станцию, но я отсоветовала ему! Быть может, там будет кто-нибудь, кого тебе особенно интересно видеть. Не надо мешать тем, кто мечтает о семейном счастье.