Тайна, не скрытая никем - [64]

Гейл лежит на диване, прижимая письмо обеими руками к животу. Многое изменилось. Значит, он побывал в Уэлли. И там ему сказали, что она продала мастерскую и отправилась в кругосветное путешествие. Но ведь он должен был и раньше знать — от Клеаты? Может, и нет. Клеата была не из болтливых. И вообще, ложась в больницу — перед самым отъездом Гейл, — она сказала: «Я не хочу никого видеть, вообще ни с кем не хочу общаться, и возиться с письмами тоже не хочу. Все это лечение будет несколько… мелодраматичным».

Клеата умерла.

Гейл знала, что Клеата должна умереть. Но почему-то думала, что на время ее отсутствия вся остальная жизнь замрет и ничто не может случиться по-настоящему, пока она тут. Клеата умерла, и теперь Уилл остался один, если не считать Сэнди, от которой ему теперь, наверно, помощи ждать не приходится.

В дверь стучат. Гейл в ужасе вскакивает, ища глазами платок — закрыть волосы. Это управдом, он выкликает ее фальшивое имя.

— Я только хотел сказать, что сегодня приходил человек и задавал вопросы. Он сначала спросил про мисс Тернаби, и я сказал, что она умерла. Уже сколько времени прошло. Он сказал, да неужели. Я сказал, да, а он: «Вот это странно».

— А он не сказал почему? Почему странно?

— Нет. Я сказал, она умерла в больнице и теперь в ее квартире живет американка. Я не сказал ему, откуда вы, — вы мне говорили, да я забыл. Он и сам разговаривал вроде как американец, так что, может, если б я сказал, для него это что-нибудь значило бы. Я сказал, мисс Тернаби пришло письмо, когда она уже умерла, это вы писали? Я его отослал обратно. И он сказал, да, это я его написал, но обратно не получил. Наверно, тут какая-то ошибка. Это он так сказал.

Да, соглашается Гейл, это какая-то ошибка.

— Бывает, одного человека принимают за другого, — говорит она. — Да, что-то вроде этого.

=Дорогая мизз Тернаби!

До моего сведения дошло, что Вы умерли. Я знаю, что жизнь — странная штука, но с такой странностью до сих пор не сталкивался. Кто Вы такая и что происходит? По-видимому, эта клоунада с гербоносными Тернаби была именно что клоунадой. Вы, несомненно, человек с большим запасом свободного времени и богатой фантазией. Мне неприятно, что меня обвели вокруг пальца, но, с другой стороны, я понимаю, как соблазнительно, когда подворачивается подходящий момент. Я считаю, что Вы обязаны дать мне объяснение: верно ли мое истолкование событий и действительно ли это некий розыгрыш. Или я и впрямь имею дело с «закупщицей модной одежды», восставшей из могилы? (Где вы взяли этот штришок — или это правда?)=

Гейл выходит за продуктами через черный ход здания и идет в магазины кружным путем. Возвращаясь — так же, через черный ход, — она видит рыжего юношу: он стоит на заднем дворе среди мусорных контейнеров. Не будь он таким высоким, можно было бы даже сказать, что он среди них прячется. Гейл заговаривает с ним, но он молчит. Он смотрит на нее сквозь слезы, так, словно слезы — это что-то обычное, вроде волнистого стекла.

— Ваш отец заболел? — спрашивает Гейл.

Она давно решила, что они именно отец и сын, хотя разница в возрасте, кажется, великовата и они совсем не похожи друг на друга, к тому же терпеливая верность юноши явно превосходит обычное сыновнее послушание и даже, по нынешним временам, неуместна в отношениях сына с отцом. Но с ролью наемного слуги-санитара она тоже не вяжется.

— Нет, — отвечает молодой человек, и хотя лицо у него все так же безмятежно, его заливает краска — под нежной, как у всех рыжих, кожей.

«Любовники», — думает Гейл. Она вдруг в этом уверена. Ее охватывает дрожь сочувствия и непонятная радость.

Любовники.

После наступления темноты она спускается к почтовому ящику и находит там еще одно письмо.

=Я бы подумал, что вы в отлучке — может быть, в очередной раз отправились закупать модные товары, — но управляющий домом сказал, что вы не покидали квартиру с того дня, как в нее въехали, так что, надо полагать, ваш «отпуск по болезни» продолжается. Он также сообщил, что вы брюнетка. Я полагаю, мы с вами можем обменяться словесными портретами, а потом — с душевным трепетом — фотографиями, в пошлой манере людей, знакомящихся по объявлениям. Кажется, пытаясь познакомиться с вами, я готов свалять большого дурака… Не сказать, впрочем, что это первый раз в моей жизни…=

Гейл двое суток не выходит из дома. Она обходится без молока — пьет кофе так, черным. Что она будет делать, когда кончится и кофе? Она ест что попало — тунца, размазанного по крекерам, когда кончается хлеб и не на чем сделать сэндвич; сухую корочку сыра; пару манго. Она выглядывает в вестибюль второго этажа «Мирамара» — сперва открыв дверь на щелочку и словно пробуя воздух, не занят ли он кем-нибудь. Подходит к арочному окну, смотрящему на улицу. И ее пронизывает давно забытое чувство — когда смотришь на улицу, на видимый из окна кусок улицы, и ждешь, что появится машина. Может быть, появится. А может, и не появится. Она даже вспоминает сами машины — синий «остин-мини», бордовый «шевроле», семейный микроавтобус. Машины, в которых она уезжала совсем недалеко, в тумане кружащей голову смелости, согласия. Задолго до Уилла.