Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика - [8]

Как видите, трюк, использованный доном Хуаном для привлечения неофита, сбил с толку не только Карлоса, но и многих его читателей. Но и поспешность суждений критиков наглядно демонстрирует, как человек привык обманывать себя словами и строить отношение к явлениям, исходя из простых сотрясений воздуха.

Новые видящие, объясняет дон Хуан, пришли к выводу, что "магические практики лишены собственной ценности" (VII, 364) и отказались "от всей этой чепухи — ритуалов, заклинаний и прочего".

"Цель всех магических приемов — воздействие на других людей", — говорит дон Хуан в другом месте (II, 341), — "А видение на других никак не влияет."

Короче не скажешь. Видение (seeing), основная практическая задача в учении дона Хуана, постижение Реальности как она есть через непосредственное восприятие, срывает с человека все эгоистическое, все эти потуги «управлять», «принуждать», 'воздействовать", «манипулировать». Потому магия как подход противоположный — это тупик для тех, кто ищет свободу.

"…видение, по сути своей, противоположно магии, потому что показывает неважность всего этого.

— Неважность чего, дон Хуан?

— Неважность всего.

На этом разговор закончился." (II, 341–342)

Назвать — значит, ограничить. Слово «магия» в устах дона Хуана — только некий знак, удобный и краткий иероглиф, "способ говорить" о знании, для которого все равно нет аналогий.

"В разное время по моей просьбе дон Хуан пытался дать название своему знанию. Он полагал, что наиболее подходящим названием был бы «нагвализм», но этот термин слишком непонятен. Назвать его просто «знание» — означало бы не отразить его сути, а назвать колдовством было бы унизительно. "Овладение намерением" — слишком абстрактно, а "поиск полной свободы" — слишком длинно и метафорично. В конце концов, не сумев найти более подходящего названия, он согласился называть его «магией», хотя признавал, что и этот термин не точен." (VIII, 8)

Мы можем прийти лишь к познанию непостижимой и величественной тайны себя и мира. Конечно, эта тайна заключает в себе огромное могущество, она дает подлинную и невообразимую силу. Только так мы и можем говорить о магии, с которой знакомит нас Кастанеда.

"Все, через что я тебя провел, — продолжал дон Хуан, — все, что я показывал тебе, все это было лишь средством убедить тебя, что в мире есть нечто большее, чем мы можем видеть. Незачем кому-то учить нас магии, потому что в действительности нет ничего такого, чему нужно было бы учиться. Нам нужен лишь учитель, который смог бы убедить нас, какая огромная сила имеется на кончиках наших пальцев. Какой странный парадокс! Каждый воин на пути знания в то или иное время думает, что изучает магию, но все, что он делает при этом — это позволяет убедить себя в наличии силы, скрытой в самом его существе, и в том, что он может овладеть ею." (VIII, 9-10)

4

Певцы «духовности» недовольны книгами Кастанеды, поскольку, кажется, подсознательно стремятся к педагогическому пафосу. Маловато у дона Хуана торжественных речей, а насчет созидания высших ценностей, победы света и добра, преодоления невежества и установления царства Истины на Земле подозрительный «маг» либо помалкивает, либо грубовато насмехается со специфически индейским юмором. Даже необычайно отвлеченный свет Абсолюта ни единым лучиком не сияет на пустынных просторах кастанедовских пейзажей; носитель "искры Божией", бессмертного и эволюционирующего Духа может быть в самый решительный момент запросто поименован "кучей дерьма", а Бог, сотворенный человеком по своему образу и подобию, оказывается ограниченным и бесполезным. "Беспредельная пустота и ничего святого", как формулируют свое представление о Реальности последователи дзэн.

Вообще же, почти все (за редким исключением) оккультные доктрины, зовущие человека к развитию, совершенству и самореализации, грешат антропоморфизмом мышления. Это тем более удивительно, когда в их основе лежит солидный философский базис и утонченная метафизика, что имеет место, скажем, в индо-буддистском корпусе идей. Рассуждая о природе подлинной Реальности, объективный и последовательный мыслитель неминуемо вынужден постулировать неприложимость к этой Реальности никаких человеческих мерок, критериев, оценок. В противном случае он должен откровенно признать, что не является беспристрастным исследователем, а следует собственной вере, субъективным предпочтениям в интерпретации бытия, т. е. желает видеть мир и роль человека в нем именно таковыми. Конечно, мы сталкиваемся с подобной откровенностью достаточно редко. Неприкрытое мифотворчество с утешительной, терапевтической целью хотя и может быть в ряде случаев оправдано, но малопривлекательно для искателей "смысла жизни", а значит — неэффективно. Антропоморфизм, «очеловечивание» Реальности, обычно возникает в серьезных оккультных дисциплинах постепенно, поначалу с оговорками и оправданиями, через незаметные с первого взгляда логические натяжки, апелляции к "внутреннему чувству", «инстинкту», и незаметно окрашивает теоретические размышления, чтобы затем дать жизнь некоей «фундаментальной», но совершенно человеческой идее, а в конечном итоге — родить еще одну разновидность религии, т. е. мифа, пусть даже самого распрекрасного.