Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика - [51]

Стереотипы поведения, как мы уже сказали, — продукт человеческой социализации. В предыдущих главах нам довелось достаточно порассуждать о пользе и вреде социальности для человека — не будем на этом останавливаться. Обстоятельства нашей жизни почти всегда есть тоже продукт общества. Нас интересует теперь, как и в силу каких мотивов личность в таких обстоятельствах реализует себя? Личность уже во многом «безвестная» для социума, остановившая ключевой стереотип общественного поведения.

Дело в том, что, отключившись от общественных обстоятельств, человек прежде всего утрачивает в них опору и ориентир. Как причина и мотив поведения обстоятельства отпадают, обесцениваются, что создает для человека совершенно новую ситуацию. Он ничем не мотивирован, а что-то делает. Что, почему, в силу чего? Поскольку человек не является больше выразителем, представителем или защитником чего бы то ни было, ничто за ним не стоит и ни с чем он не сообразуется, то ответ может быть только один — он действует ни для чего, ни почему, беспричинно и бесцельно, он действует от себя. Это — открытие, открытие личности-мотива, личности как мотива поведения.

Человек способен «отключаться» от обстоятельств — созерцать, задумываться, решаться, чтобы затем вновь вернуться к ним. Но здесь речь идет о чем-то гораздо менее условном — ни созерцательности, ни задумчивости, ни выбора, ни возврата. Не временное отрешение, а абсолютный отрыв. Обнаруживающаяся личность — это непосредственная и одновременно окончательная причина деятельности, человек, за которым и перед которым ничто не стоит. Можно сказать, что это своего рода измена обстоятельствам (моралисты скажут — измена самому обществу!), то есть противостояние обстоятельствам, постоянство независимости от них. Это не дух сопротивления, а абсолютное безразличие — все многообразие обстоятельств сокращается для личности в одно определение — безличное. (Между прочим, особым защитником прав личности, вынужденно пребывающей в социуме, выступал Шарль Бодлер: "При перечислении многих "прав человека", которое мудрость XIX века так часто и с таким удовольствием предпринимает, были забыты два достаточно важных права, а именно: право противоречить самому себе и право на уход." Ш. Бодлер. Эдгар По, его жизнь и произведения. -

Курсив мой. А. К.)

А дон Хуан как раз и призывает к уходу — изящному, таинственному, магическому по существу; уходу из мира повседневности, где никогда не может случиться ничего принципиально нового, в мир Непостижимого, в мир Вечности, где есть только одна, истинная Реальность — нагуаль. Хитрую уловку, придуманную магами для этой цели, он называет "стиранием личной истории".

"Нельзя ли уточнить, что имеется в виду, когда ты говоришь "избавиться от личной истории"? — спросил я.

— Неужели тебе не ясно? — драматически сказал он. — Твоя личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь. А если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное — ты не был бы связан ничьими мыслями." (III, 460–461)

Последовательная разъидентификация всех компонентов образа себя — вот исключительная цель этой практики. Это не театральная таинственность, не многозначительные недомолвки с целью привлечь внимание. В конце концов, не так уж важно, какие события вашей личной истории становятся достоянием других; факт известности еще не делает их частью личной истории. Она «стирается» тогда, когда мы более ни в какой степени не связаны всем предыдущим — поступками, эмоциями, памятью, привычками и т. д. "Стирание личной истории" — дисциплина, в основном, психологическая. Каждый внутренний шаг личности должен быть свободен от груза прошлого, вы должны двигаться свободно, не подчиняясь никаким стереотипам "социального Я". И тогда никто не сможет составить о вас устойчивого мнения — ваша внутренняя спонтанность развеет любую «мыслеформу», сотканную на вас друзьями иди недоброжелателями. Вы пройдете сквозь их энергетические «препоны», как дым. "Чтобы путешествовать в другие миры, — сказал Кастанеда, — и затем возвращаться, следует оставаться незаметным. Чем больше о вас известно, тем менее вы свободны. Вы попросту будете лишены свободы передвижения… "Стирание личной истории" — один из первых и самых главных уроков дона Хуана. Последовательное окутывание себя туманом не позволит никому принимать вас за нечто само собой разумеющееся и предоставит вам простор для личного изменения…"

В нашем многословном мире, где ценят точную информацию и опредмечивают все живое, свободный человек — это человек, в первую очередь, безвестный, неведомый. Неведомый как другим, так и самому себе.

3. Мир рушится

Здравствуй, моя смерть.

Я рад, что мы говорим на одном языке.

Мне часто был нужен кто-то,

Кому все равно, кто я сейчас,

Кто знает меня и откроет мне двери домой.

Б. Г.

Тень грандиозного розыгрыша постоянно как бы витает над всевозможными «экспериментами» индейских магов, когда они берутся знакомить Карлоса Кастанеду с таинственностью, которая, по их мнению, составляет суть нашего повседневного мира. Мир — это непостижимая тайна, но заметить ее за серым однообразием рационально сложенного фасада могут лишь отчаянные бунтари — им все нипочем, они презирают условности архитектуры, законы устойчивости и целесообразности, ясность и прагматизм структур. В некотором метафорическом смысле это равнодушные к цивилизации параноики, готовые с кувалдой в руках безо всякого сожаления крушить как вычурные анфилады предков, так и модерновую геометрию бездумно одинаковых интерьеров. Если уж и дальше следовать такой драматической аллегории, то тайна бытия являет им свой невиданный свет именно в разломах — там, где вдруг обваливается несущая плоскость, где разодранное покрытие демонстрирует в лохмотьях бессмысленный узор, где вещи наяву открывают присущую им нефункциональность, чистую бытийственность, прах. Такое освобождение от смысла можно высмотреть, наблюдая руины. В самом деле — что за ними, кроме памяти, а память, как известно, сродни воображению? Стоит отказаться от памяти, забыть, и останется лишь совокупность теней, бликов, положений и форм, о которых можно сказать только одно: они есть.