Тайна исповеди - [48]

Это молодежь; что же касается стариков-ветеранов, то они, если не молчали как партизаны, все как один утверждали, что воевали в безобидной пехоте, то есть были чуть ли не либералами-пацифистами; видите, все-таки совесть есть у людей. А в Израиле я встречал молодых немцев и немок, которые в каникулы бесплатно работали в кибуцах — замаливая дедовские грехи. (А после ныряли в Красное море и там любовались кораллами.) Да и среди ваших знакомых есть евреи, которых Германия взяла к себе жить, пытаясь искупить часть вины. Чудны дела твои, Господи!

А вот еще такое у меня было озарение: немцы избегают стран, где их особенно не любят. Предпочитают отдыхать у своих бывших союзников по Второй мировой — а это Турция, Греция, Испания, Италия, Болгария, Франция. А поди найди немецких туристов в, к примеру, Югославии или Белоруссии. Слабо?

Весело было в Рейхе в 70-е… Однако ж весной 1980-го настал конец красивой жизни. Я вернулся в Союз. Серый, не очень чистый, бедный, неприветливый, в котором мне негде было приткнуться. Тяжело там было дышать — после вольной-то легкомысленной Европы, пусть даже и Восточной. Так, думалось, и подохнем среди этой унылой совковости, не увидев большого свободного мира.

Глава 21. Золото партии (NSDAP)

Стена. Помню это мощное чувство границы миров — реальной, зримой, ощутимой. Вот — два ряда колючей проволоки, на высоких столбах, а между ними не спеша прохаживаются автоматчики с родными, своими, немецкими овчарками… Причем ты видишь это издалека, к проволоке-то не подойти.

И — пиво, пиво! Я там пил его не только с немцами, но и с нашими, которых было в ГДР полно. Как-то я познакомился в пивной с нашим майором, он ходил в штатском — ну, у каждого своя служба. Такой неприметный, застенчивый, бледный. Пересеклись мы с ним в Берлине, куда я то и дело заезжал. Он копался в архивах там, как я в Лейпциге — тоже углублялся в историю. Непонятно только: это у него хобби или он так по службе. Я его расспрашивал про фашистов — ну вот как это было? Почему так вышло и куда они после делись? А что, нацисты — это ж была в то время уже ничья не военная тайна, никакой секретности.

— Вот как им после войны удалось скрыться в Южной Америке?

— Они готовились, — сказал майор. — Заранее. Не на пустое место побежали! Деньги туда загодя переводили, фирмы открывали. Людей перебрасывали, внедряли и еще на месте вербовали.

— И это всё в архивах осталось?

— Что-то — да. Не всё ж сгорело. Ну и, понимаешь, половина же архивов — на Западе. Вот бы их посмотреть!

— А какой смысл? Дело же прошлое. Старички там повымерли, деньги, небось, успели проесть, потратить на инвалидные коляски…

— Практического смысла в этих изысканиях, может, и нету. А так — чисто для науки. Надо ж знать свое прошлое! Свое — ну и чужое тоже.

— Да… Точно, интересно. Ловко они устроились! Из Рейха сбежали, золото увезли и с ним там спрятались…

— Каждый ухватил свой кусок, и теперь они, кто еще жив, сидят по одному на виллах в джунглях…

Господи, это всё мы обсуждали в 1979 году! Кто же знал…

После, в 91-м, я думал: вот такие майоры и подполковники, наблюдая в перестройку и до нее за беспримерной наглостью демократов, — неужели ж ничего не чувствовали своей жопой? Не готовили отходных путей? Запасных аэродромов? Разве ж не вглядывались они жадно и страстно в опыт нацистов, которые загодя думали о том, куды бечь? Не засылали своих в немецкие архивы?

Куды, куды бечь… Туды! Как-то в Чили, в командировке — переводил на аэрокосмическом салоне — я слегка прошелся по немецкому следу. Там есть — то есть тогда были — немецкие поселки с немецкими же гимназиями. Беглым военным преступникам где ж скрываться от европейского правосудия, как не на краю света? Я в тех местах выпивал с этническими немцами — их родители были вообще натуральные фашисты. Эти потомки нацистов — сплошь офицеры и генералы. При Пиночете они были не последние люди. Поди разберись — а не на золото ли Рейха построена чилийская экономика? Не мозговыми ли ресурсами беглых нацистов? Ну, пусть не на сто процентов, но…

Один чилийский отставник, когда мы после ужина в кабаке зашли к нему домой (а меня ему отрекомендовали московские его друзья, личности довольно мутные), чтоб залакировать это дело вискарем, показывал мне свой семейный фотоальбом. Там на страницах пряничные городки, старики в строгих тройках и старушки с буклями. Old country, как называют Италию старые мафиози, перебравшиеся в Штаты. И вдруг среди этого занудства мелькнула страница с престранной фоткой — портрет фюрера с автографом. Да, небось, старик и вытащил альбом, чтоб похвастать передо мной близостью (своей семьи) к Алоизычу! Логика эта мне показалась простой: меня же полковнику рекомендовали московские «фошызды», значит, я типа свой.

— Гм…

— Моя бабушка, она была интеллектуалка, дружила с ним.

— А дедушка? Воевал?

— Разумеется! На Восточном фронте. А вот видишь эту девочку в белом платье, которая вручает букет фюреру? Это моя тетя Эрика… После войны им всем пришлось бежать за океан, — сказал он со вздохом.

Из Чили слабо было вытащить беглецов — руки коротки! Эк жизнь-то поворачивается…