Тайна исповеди - [25]

Они орали по-французски, которого я не знал — в детстве. А Набоков, небось, тогда знал.

И там то и дело упоминаются мимозы, сразу приходит мысль — это про Крым. Про Крым — и его сестру Лену. Когда я с ней, бабушкой-старушкой, говорил в Женеве, то всё вспоминал вопрос, который мучил покойного: куда деваются нимфетки?

Я это читаю, «Лолиту» — и мне становится не так одиноко.

«… допускаю, что вы уже видите, как у меня пенится рот перед припадком — но нет, ничего не пенится…». Это написал он, а я разве что с облегчением подписываюсь — как ставят подпись под петицией.

Глава 12. Крымнаш

Крым как рай — и у меня, и у Набокова — вполне удавался. Густой воздух, в нем запах хвои и травы, и спелых южных плодов. Пальмы, само собой. Теплая мягкая земля. Солнце, солнце, тепло, слабый ветер. В раю невозможны ураганы. Ну разве только для обслуги, для местных, когда счастливчики-экскурсанты разъедутся по своим унылым пыльным поселкам, в Жиздру и Белев, про которые в Ялте вспоминал Чехов, и в С(ерпухов), куда вернулась хорошо отдохнувшая и падшая — не зря ездила на курорт — дама с собачкой.

Кажется, я там впервые увидел кипарисы, мы собирали под ними тугие зеленые шишки и убивали ими друг друга. На разных войнах, которые непрерывно шли между вторым корпусом санатория и третьим, мы бросали эти то ли бомбы, то ли гранаты в противника, видя в своем воображении смертоубийство.

Моя красавица, ей было восемь, в затишьях между боями становилась в рискованные тревожащие позы, ну то есть отставляла одну ногу чуть в сторонку и разворачивала ступню наружу ли, внутрь ли — главное было сломать казенную строгую прямую тему. Впрочем, хороша она была и когда стояла прямо, сцепив руки за спиной «ах, я такая беззащитная и открытая». И вот это провинциальное — она была, как сейчас помню, из Харькова — кокетство — склоненная набок головка. Я видел в этом немыслимый какой-то разврат, при том что мы в те времена не слыхали слова «нимфетка», хотя оно уж успело облететь весь, кроме нашего лагеря, мир и его вполне покорить, и наполнить приятным симпатичным ужасом (от мыслей про «вышку» за педофилию). Ну а что, любовь и смерть всегда идут рука об руку, какое ж может быть острое щастье без риска, без ощущения близости смерти, без невидимого барьера, который не перепрыгнуть. Платье, сандалии, какая-то ленточка в волосах, купальные ее трусы, на которых был узор из вишен и листков, и никакого лифчика, хотя, конечно, уже бы можно было, можно, да, можно, хотя это и выглядело всё еще игрушечно, но тем не менее. Засыпая, я представлял себе ее в своей постели, она просто лежала рядом — просто лежала! И легко дышала, ее дыхание было какое-то невнятно фруктовое, я иногда ловил его днем, случайно, когда она подносила мне боеприпасы, эти вот зеленые недозревшие шишки, можно сказать, шишечки, размером где-то с те, что были у нее.

… Да, так вот Ирка та, харьковская, устроила вполне взрослую жизнь: изменила мне. Или даже — предала. В разгар боя — мы кидались кипарисовыми шишками с пацанами из соседнего корпуса — я заметил, что боеприпасы закончились, а второй номер мне ничего не подносит. И оглянулся, осмотреться. Ирки не было видно нигде. Получив в спину и в затылок с пяток шишек, я смело повернул голову к ведущему огонь противнику — и увидел свою красавицу, которая счастливо улыбалась мне, прячась за спину нового счастливца, моего не только «врага», но, как выяснилось, и соперника!

Я тогда думал, что это случайно так вышло и что такое с одним мной могло случиться, в виде исключения. Только тонким натурам выпадает раз в жизни такое высокое переживание. Но потом оно повторялось раз за разом, матрица сформировалась и затвердела, она уверенно и равнодушно мостила собой мой жизненный путь. Каждый повтор давался мне всё легче. С какого-то раза я даже начал шутить по этому поводу, меня это стало привычно забавлять. Я усматривал тут какие-то закономерности, хотя фактов для настоящих научных обобщений было слишком мало. Но удержаться от этого не мог: в молодости очень хочется выглядеть, по крайней мере в своих глазах — знатоком женщин.

Когда это романтическое настроение проходит, тема смещается с первых позиций куда-то на задворки сознания. Но все равно ловишь себя на мысли: бабы расставлены по жизни как верстовые столбы, как вехи. И, вспоминая какую-то главу из своей биографии, думаешь: это было в то время, когда я влюбился в Ирку. Или — «одна зима звалась Татьяной». А когда я переехал (на новую квартиру), у меня была Валя-черненькая. Или кто-то из друзей говорил между делом: а помнишь, как ты тогда подсел на ту, ну, толстенькую? Или — когда ты носился с той длинненькой и все время убегал к ней от нас, посреди веселой пьянки? Я, конечно, помнил, всякий раз — еще бы!

Глава 13. Вендетта

… На чердаке дедовского сарая, того самого, где я бил молотком по пальцам, но иногда и по гвоздям — жили наши домашние голуби. Они ворковали наверху и срали вниз. Взрослые уверяли меня, что голубка не просто бурчит что-то, но вполне осмысленно обращается к самцу:

— Супруг, супруг…

Я сомневался. Да и слово казалось мне дурацким, ненатуральным. Я слышал другое: крум, крум… Ну или — хрум. На худой конец — в Крым, в Крым!