Тайна Иппокрены - [26]

Своего рода неофициальным спортом считались дуэли, возбуждавшие нездоровое любопытство. Поводом для поединка могла послужить самая незначительная ссора. Иногда дуэли превращались в настоящие массовые побоища. Об одном из них сообщал «Уикли джорнэл» в мае 1720 года: около полуночи, писал журнал, «собрались сто джентльменов-дуэлянтов и сопровождающих… многие получили смертельные ранения; караульные, которые пытались навести порядок, были убиты. В конце концов прибыл конный патруль…»

После таких «развлечений» неплохо было промочить горло в каком-нибудь кабачке или таверне, благо в столице их насчитывалось тогда более семи тысяч. На сто лондонцев по питейному заведению! Алкоголизм, словно эпидемия, охватил городское население, и измерить количество спиртного, поглощавшегося в винных лавках, было невозможно. Вот отчего — гравюра У. Хогарта «Переулок Джина» не казалась его современникам преувеличением. Характеры и детали сцен взяты художником из жизни. Такова грязная, полуодетая женщина. С безучастным испитым лицом она роняет ребенка на камни мостовой. У ее босых ног одурманенный спиртом, обессилевший продавец баллад. «Купите мои стихи, — бормочет близкий к смерти бедняга, который послужил художнику моделью для этого типажa, — и я дам вам стакан джина ни за что».

На улице мы видим и другие жертвы «королевского джина»: мужчина, сквернословящий перед винным погребком, женщина, продающая скарб ростовщику, молодая девушка в гробу. На чердаке фигура повесившегося, а на двери винного погребка надпись: «За пенни будешь пьяный, за два пенни будешь мертвецки пьяный. Чистая солома ничего не стоит». Жуткая, предостерегающая картина, словно сочащаяся джином и пропитанная спиртными парами. Этой своей гравюрой, а также другими, в частности «Монументом Джину», У. Хогарт добился того, что парламент издал билль об обложении высоким налогом розничной продажи джина. Тогда начались так называемые джинные бунты, кровь погибших смешивалась на улицах со спиртом, вытекавшим из разбитых бочек. Во время одного из таких бунтов было убито 282 человека, не считая тех, кто умер, напившись неочищенного спирта, после того как был разгромлен винокуренный завод Лэнгдейля, и повешенных за участие в этом бунте. Случались и иные возмущения. В бунте 1719 года приняло участие 4 тысячи ткачей, в восстании рабочих — еще больше: они протестовали против того, что их ирландских братьев нанимали за меньшую плату. Бунтовали лакеи, когда хозяева запрещали им посещать театр; солдаты, недовольные палочной дисциплиной; бывали хлебные бунты и церковные. В общем народные возмущения являлись нередким явлением в английской столице. Столь же обычными были и убийства, причем не те, что совершались бандитами ради грабежа, а те, что были лишь порождением века жестокости и насилия. Любой пьяница, которому почему-либо пришлась не по вкусу ваша шляпа или того хуже — физиономия, мог запросто прикончить вас. Поэтому мужчины носили шпагу совсем не ради моды.

Жестокость воспитывалась и зрелищами. Толпы зрителей собирались в Бир-гарден поглазеть на травлю собаками самых злобных и огромных медведей, когда-либо существовавших в Англии, как сообщала реклама. «Можно увидеть также травлю быков собаками», — говорилось далее в объявлении, помещенном 9 июня 1716 года в «Уикли джорнэл». В конце предусмотрительно указывалось и время начала «состязаний» — 3 часа пополудни, так как «этот спорт продлится долго».

Но самым популярным зрелищем, неизменно привлекавшим огромное число людей, была казнь преступников. В эти дни (они объявлялись нерабочими) на улицы выходил буквально весь Лондон. Да что там улицы, крыши домов, деревья, колонны — все, откуда можно было увидеть предстоящее зрелище, занимали любопытные. Можно сказать, что это был огромный массовый спектакль, разыгрывавшийся на открытом воздухе.

Смертные казни (по закону непременно публичные) совершались прямо на площадях и улицах, на Черинг-кросс, на Бирже, у ворот Темпл-бар, в Ковент-гарден, а также на Тауэр-хилл, где издревле лишали головы лиц высокого происхождения. Для них же существовала привилегия — вольнонаемный палач. Прикосновение профессионала считалось бесчестьем, и аристократам предоставлялась возможность его избежать. Что касается большинства простолюдинов, приговоренных к смерти, то их чаще всего казнили в Тайберне, на огромном лугу в двух милях от города. Сюда съезжались и приходили со всех его концов. Даже великосветские кокетки в сопровождении щеголей кавалеров стремились не пропустить «ярмарку в Тайберне» и, случалось, платили немалые деньги за места на трибунах поближе к виселице. Но и те, кто не поддавался общему ажиотажу и не помышлял о походе в Тайберн, считали публичную казнь весьма полезным делом. Самуэл Джонсон признавался своему другу и биографу Джеймсу Босуэлу: «Казни должны привлекать зрителей. В противном случае они не будут отвечать своей цели». Однако маститый писатель ошибался. Зрелище казни отнюдь не очищало души и не пробуждало мысли о том, что преступник получил по заслугам. Наказание не устрашало — слишком дешево ценилась человеческая жизнь. Напротив, зрители, воспитанные на жестокости и насилии, получали удовольствие от самой процедуры. Преступник же, как бы исполнявший главную роль в этом грандиозном действе, был далек от того, чтобы разыграть из себя кающегося грешника. Эшафот или виселицу не считали преддверием неба.