Тайна герцога - [76]

— Конечно, барона надо выручить! — уверенно произнес Митька. — И надо, чтобы пан Станислав сознался… Но только вот что: будем ли мы настаивать на том, чтобы он нес непременно наказание? Ввиду его чистосердечного сознания, если он, конечно, принесет его, а также ввиду того, что Эрминия простила его и сама просит не наказывать, можно будет исходатайствовать высочайшее помилование…

— О, да, это можно! — обещал Иоганн. — Но ведь дело в том, что он требует полной свободы.

— Ну, что же! — улыбнулся Роджиери. — Если испросить помилование ему, то можно и выпустить его, и дать полную свободу, согласно обещанию.

— Но как же быть с господином Брюлем? Ведь он требует выдачи этого Ставрошевского! — сказал Иоганн.

— Когда этот человек будет выпущен и данное слово таким образом исполнено, — пояснил Роджиери, — то можно будет опять взять его и отослать в Варшаву к господину Брюлю…

— А знаете, это — очень хорошая идея! — одобрил Иоганн. — Это — чисто итальянская, но очень хорошая идея!.. Мы так и поступим.

— Делайте, как знаете, в этом случае, — проговорил Жемчугов. — Я не могу сюда вмешиваться, потому что пан Ставрошевский, по-моему, совсем с ума сошел. Он со мной вовсе не хочет разговаривать, да и вообще, я свое дело тут сделал, раскрыл вам самую кашу, а как вы ее расхлебаете — это дело ваше!

— Бедный Станислав! — томно произнесла Ставрошевская. — Он мне всегда казался человеком погибшим. Хотите пива? — обратилась она к Иоганну. — Ведь у меня специально для вас приготовлено пиво.

Никто из трех сидевших с нею мужчин не ожидал от нее такой самоуверенности, и даже этим испытанным в жизни людям стало как будто неловко, и они замолчали.

— Да, всегда хорошо выпить стакан доброго пива! — проговорил, наконец, Иоганн, принимаясь за налитую ему Ставрошевской большую глиняную с серебряной крышкой кружку пива.

— Ну, а теперь, покончив с делами, будем весело ужинать! — предложила пани Мария, как ни в чем не бывало.

И эта странная компания, состоявшая из немца, польки, итальянца и русского, изображавших якобы образец дружбы, но, в сущности, сошедшихся, чтобы перехитрить друг друга, принялась есть, пить и непринужденно разговаривать, причем Митька, да и другие, особенно внимательно следили за своими стаканами и пили только то вино и ели только те куски, которые сначала пробовала хозяйка.

LXII. ДОБРАЯ ДЕВУШКА

Когда Роджиери и Иоганн сели в карету, чтобы ехать домой после ужина пани Ставрошевской, Иоганн быстро обернулся к итальянцу и проговорил:

— Вы вполне уверены, что эта полька предана вам?

— Насколько я умею разбираться в людях, да, я доверяю ей; она не обманет меня.

— Ну, а господин Жемчугов?

— Это — очень странный человек! Он, кажется, единственный, мысли которого я не могу прочитать.

— Да, это очень странно! Ведь мои мысли, господин доктор, вы читаете и много раз доказывали это?

— Да, ваши мысли я прочесть могу!

— А вы слышали, как Жемчугов сказал, что Ставрошевский перестал разговаривать с ним?

— Слышал.

— А вы знаете, почему? — вдруг особенно громко произнес Иоганн, потому что карету сильно колыхнуло на ухабе и он мотнулся вперед. — Потому что пан Ставрошевский ревнует господина Жемчугова к своей жене.

— Вот как?

— Да! Я был сам у него в крепости, куда меня пропустили по приказанию герцога, и он сообщил мне, что Митьке Жемчугову он не верит; он так и сказал это! Дело в том, что Жемчугов уж очень усердно защищал его жену, а потому — и это главное, — когда он еще был на свободе под именем Финишевича, я поручал ему следить за Жемчуговым, но он не уследил и был в этом смысле обнаружен. Тогда он пошел потом проверять и, проверяя, узнал, что от дома, где живет Жемчугов, весьма легко пройти по задворкам к дому, где живет пани Мария, и что господин Жемчугов ходит по этим задворкам.

— Что же из этого следует, господин Иоганн?

— Что вам не следует доверять пани Марии. Она обманывает вас с Митькой Жемчуговым.

— Вы очень подозрительны!

— О, да, я очень подозрителен, господин доктор, и не доверяю никому. Примите все-таки во внимание, что я сказал вам.

— Хорошо, я приму во внимание! — сказал Роджиери, когда они уже подъезжали к Летнему саду.

Через несколько дней картавый немец прошел в большой дворец, рассчитав так, чтобы попасть туда в то время, когда государыня вставала и, значит, все приближенные находились при ней, а в комнатах этих приближенных производилась уборка.

Он прошел по хорошо знакомым ему коридорам к покоям, отведенным совсем в стороне для Ставрошевской. В распоряжение пани Марии были даны четыре комнаты подряд; они были совершенно отделены от остальных помещений придворных и примыкали к обыкновенно пустынным нарядным гостиным дворца.

Иоганн отворил двери и увидел хорошенькую субретку; та сделала ему очень грациозный книксен и проговорила по-французски:

— Bonjour, monsieur! : Немец приятно улыбнулся.

— О, я сейчас догадался, — сказал он, — что вы — иностранка! Такой грации не может быть у русской горничной!

— О, нет! — ответила девушка. — Я — русская. Это была Грунька.

— Вы шутите! — произнес Иоганн, продолжая изъясняться на ломаном французском языке. — Но все равно, вы состоите камеристкой пани Марии Ставрошевской?