Тайна фамильных бриллиантов - [50]

Однако на вид Генри Дунбар был сильным, здоровым мужчиной. Он был всегда бледен, но это был единственный признак болезни, о которой он столько говорил. Он вставал очень рано, ездил несколько часов на своей любимой лошади и возвращался домой к чаю; оставшееся утро он проводил в своей роскошной гостиной, читал, писал, а чаще всего просиживал у камина целыми часами в мрачных думах. В шесть часов он обедал один в своей комнате, так как, по его словам, здоровье не позволяло ему обедать за общим столом. Вечер он тоже проводил в одиночестве и очень поздно ложился спать. По рассказам слуг, в эти часы он пил немилосердно и никогда не ложился трезвым. В доме все его уважали и боялись, но никто не любил. Его молчаливый и скрытный характер не мог быть по сердцу людям, привыкшим к доброму, веселому старику Персивалю Дунбару, который был ласков со всеми, начиная с нарядной экономки в шелковых платьях до последнего мальчишки на конюшне. Нет, нового владельца Модслей-Аббэ не любили.

Дни шли за днями, Генри Дунбар продолжал вести свою уединенную, мрачную жизнь. Сначала Лора нарушала его уединение, старалась своими ласками и веселым разговором разогнать его тоску, но вскоре увидела, что все ее попытки напрасны и только сердили отца, и ее легкие шаги все реже раздавались в уединенных комнатах Генри Дунбара.

Модслей-Аббэ был громадным, старинным зданием, выстроенным по частям в различные царствования. Самой старинной частью был северный флигель, в котором поселился мистер Дунбар. Архитектура этого флигеля напоминала эпоху Плантагенетов; в толстых каменных стенах были прорублены длинные, узкие окна с цветными стеклами, в которых красовались гербы благотворителей аббатства. Внутри комнаты были украшены полинявшими обоями; резные дубовые потолки почернели от времени. Спальня и уборная мистера Дунбара выходили в небольшой двор, обнесенный каменной оградой, под тенью которой когда-то гуляли монахи. Посреди двора был маленький садик, в котором цвели высокие георгины и великолепные гортензии. В этом-то саду Генри Дунбар и выстроил конюшню для своей любимой лошади.

Южный фасад Модслей-Аббэ был гораздо более поздней постройки; окна и камины в этой части дома принадлежали к эпохе Тюдоров, комнаты были меньше и уютнее, резьба на потолках роскошнее. Всюду блестели венецианские зеркала и старинные хрустальные канделябры; современная, модная мебель странно противоречила украшениям на каминах во вкусе королевы Елизаветы. Все в этой части дома носило отпечаток роскоши и богатства. Персиваль Дунбар находил счастье в украшении комнат своей любимой внучки. С самого детства он окружил ее всем, что только может дать богатство, и Лора с колыбели привыкла ходить по бархатным коврам и спать под атласным пологом. Она привыкла к роскоши и великолепию, но обладала чисто детской способностью во всем находить удовольствие, и роскошь, окружавшая ее, нисколько ей не приглянулась.

Лора была баловнем судьбы. Но есть натуры, которые нельзя испортить баловством, и она, конечно, была одной из них. Она до сих пор еще не знала, что такое скука, тоска, свет ей казался прелестным раем. Она никогда не видела бедности, несчастья, никогда не чувствовала того холодного отчаяния, которое овладевает нами при сознании, сколько ужасного, беспомощного горя было, есть и будет на земле. Она видела больных поселян, бедных вдов, бесприютных сирот, но всегда могла помочь им, сгладить их страдания. А только зрелище горя и несчастья, которым мы не можем помочь, поражает наше сердце нестерпимыми муками, которые на минуту отравляют нам жизнь, заставляют отворачиваться с презрением от мира, который не может существовать без подобных явлений.

Лоре этот мир казался светлым, безоблачным; для нее были скрыты мрачные тайны человеческой жизни. Однажды только горе коснулось ее, и то в самом обыкновенном его проявлении: старик после долгой счастливой жизни мирно скончался на руках любимой внучки. Она могла сожалеть о нем, но в его смерти не было ничего страшного, потрясающего душу.

Быть может, первое действительное горе, которое пришлось ей испытать в жизни, было жестокое разочарование в отце. Одному небу известно, с каким пламенным нетерпением ждала она Генри Дунбара. Она была разлучена с ним, с тех пор как себя помнила, но что ж это значило? Он тем более ее будет любить, потому что столько лет был лишен счастья ее видеть. Она намеревалась быть тем же для отца, чем была для деда, то есть веселым собеседником и ангелом-хранителем.

Но не суждено было этому исполниться. Отец молча отвергал ее любовь. Сначала он избегал ее общества, а теперь и она привыкла его избегать.

— Мне никогда и в голову не приходила эта мысль, — говорила она Артуру Ловелю, с которым не могла не поделиться своим неожиданным горем. — Я боялась, что папа заболеет в дороге, может быть, умрет, и пароход, о счастливом прибытии которого я молилась днем и ночью, привезет мне мертвое тело. Я так боялась этого, Артур, что часто по ночам просыпалась со страхом. Мне казалось, что я вижу умирающего отца в маленькой, душной каюте на руках чужих людей. Я не могу вам сказать всего, чего я боялась, но никогда мне не приходило в голову, что он мог меня не любить. Я даже иногда думала, что он мог не походить на дедушку, мог иногда сердиться на меня, но я всегда полагала, что он будет меня горячо любить и даже в минуты гнева, если не ради меня, то ради покойной мамы. — Голос ее дрогнул, и она горько заплакала.