Тайна дразнит разум - [4]

— Тамара Александровна! — подозвал он свидетельницу. — Кто принес сюда икону?

— Какую икону? — слабым голосом спросила она и вступила в полосу света.

Иван изумился: у нее расстегнут халат, ночная сорочка порвана, а на груди… синяк. Что все это значит?

Пахнуло изысканными духами. В мировую войну раненому разведчику Воркуну вручила кисет великая княгиня с капельным крестиком на белой косынке. Сестра милосердия была надушена такими же духами, как и соседка Роговых. Он указал на икону. Тамара исступленно вскрикнула:

— Старорусская! Чудотворная! — Она упала на колени, скрестила руки, страстно зашептала: — Божья матерь, прости меня, грешницу…

Боковым зрением женщина заметила воркуновский пытающий взгляд и дрожащими руками застегнула халат, отороченный лисьим мехом.

Да, не о такой встрече мечтал Воркун. Он погладил Пальму и пальцем ткнул в икону:

— Взять след!

Овчарка обнюхала улику и, виновато поджав хвост, снова уселась: «Хоть убей, а чужим не пахнет». Обычно она мигом схватывала нужный душок и устремлялась по следу — только поспевай. А тут…

Озадаченный Воркун подошел к телефонному аппарату, позвонил дежурному и, опустив трубку, вдруг вспомнил, как сегодня утром Леонид недосказал историю с подкинутой иконой. Возможно, он сам принес икону со службы домой?

«Нет, чекист не пойдет с иконой по городу», — рассудил Иван и взглянул на влажные туфли певицы:

— Тамара Александровна, вы прибежали сюда на выстрелы?

— Да… я думала… Леонид убил Карпа…

— Братья поссорились?

— Очень!

— Из-за чего?

— Н-не знаю, — смутилась она, отводя взгляд вниз.

— Значит, Карп был здесь, когда вы прибежали?

— Нет, здесь никого не было, — твердо заявила она и заплаканными глазами показала на покойного. — Только он…

— Вы подошли к нему?

— Нет. Не смогла. Подкосились ноги. Лишь взглянула и все поняла. Я ведь медик. Я ждала этого…

— Ждала?!

— Да. Вчера у него был сердечный приступ. А он поехал верхом. И Карп…

— Что Карп?

— Довел его до бешенства. Он доконал брата…

Иван хмуро глянул на фанерный лист. Пожалуй, доконала икона. Леонид ненавидел иконы. Выходит, злоумышленник знал эту особенность характера чекиста. Неужели это подстроил Карп?

Нет, пули впились в стенку комнаты на высоте человеческого роста. Ясно, что кто-то держал образ. Но почему не оставил следов? Кажись, улика налицо, а Пальма и носом не ведет. Черт возьми, все так же очевидно, как загадочно. Калугин сказал бы: «Загадочная очевидность, голубчик». И Тамара явно чего-то недоговаривает. Почему не пришла утром? Кто порвал кружева на груди? В чем грешна?

— Тамара Александровна, сейчас придут чекисты. Идите… переоденьтесь…

И, провожая ее изучающим взглядом, подумал: «Все расскажет, не станет молчать».

Воркун внимательно осмотрел чердак — ничего подозрительного. Пытался представить, что здесь произошло. За время работы в угрозыске он немало распутал узлов. Обычно соображал быстро, а действовал не спеша. Сейчас же, наоборот, много суетился, курил, а думалось на редкость туго.

Посмотрел на мертвого друга и вдруг почувствовал, как собственный воротник давит горло. Только сейчас Иван по-настоящему осознал потерю дорогого, близкого человека.

Еще мальчишкой Леня помогал отцу — расклеивал подпольные листовки. Побывал Леня и в царской тюрьме. Не сломила его и ссылка. Крепких отбирала чека. Он работал ради жизни, а жил ради работы.

Иван нагнулся над столом, коснулся чернильницы, вырезанной в виде двух огромных желудей, и неожиданно увидел прямо на серой бумаге, покрывавшей стол, свежую карандашную запись. Почерк Леонида — прямой, четкий, с нажимом.

Не дыша, точно боясь сдуть паутину букв, Иван склонился над строкой.

«Мертвый хватает живого», — прочитал он с недоумением.

На чердак влетел шмель. Его, видать, привлек цветочный аромат французских духов. Но цветка-то нет. Обманулся мохнатый дурень, ищет выход, бьется о стекло, а дверь на балкон приоткрыта. И не то ли с ним, Иваном? Бьется, ищет, а выход, поди, рядом. Но где? Как найти?

Заныла старая рана. Воркуну стало душно и тесно. Он полез в карман за платком, а вытащил томик с картами. Вид у «книжицы» шикарный: зеркальная кожа, золотое тиснение, а внутри — порнография.

Да, внешность может быть обманчивой. Вот и Ланская, глянешь — богиня: совершенство форм, глаза — чистый малахит, а что внутри? Возможно…

— Нет, нет! — отмахнулся Иван и быстро вышел на балкон.

Дождик кончился. Выглянуло солнце. Внизу, в толпе любопытных, по-прежнему выделялся Солеваров. Церковный староста говорил негромко, но слушали его внимательно, и почти каждое слово старика долетало до Ивана.

Рослый рушанин рассказывал о том, как чекист Рогов занес руку на святыню и как ясновидящая предрекла ему безвременную кончину…

— Так, может, православные, и свершилось знаменье? — Он осенил себя крестом и волосатой рукой указал на роговский домик: — Сами слышали…

Солеваров заметил Воркуна и осекся.

Иван поморщился: «Эх, пойдут теперь звонить о новом „чуде“ Старорусской богоматери. А тут еще эта дырявая икона. Но где застряли чекисты?»

Он окинул взглядом улицу. На противоположной панели, залитой дождем и солнцем, знакомый сторож курорта метлой тычет в дощатый забор и монотонно гудит: