Тайна дела № 963 - [7]

«Вот именно потому, что хорошо тебя знаю, и прошу: дай мне слово не лезть в разные загадочные истории, – возразила Натали. – Прошу тебя… если хочешь, умоляю…»

Это ее «умоляю» и тон, коим было произнесено слово, вдруг взорвали меня. Глупо, конечно, но что-то вырвалось у меня помимо воли и желания, и я нагрубил Натали, – в первый (и в последний!) раз в жизни нагрубил!

«Ты отдавай отчет своим словам. Мне не пять лет, и я прекрасно знаю, что делаю и что должен делать!»

Не стоило лезть в бутылку, потому что расстались мы холодно, как чужие, и я улетел из Киева, сменив радужное, вдохновляющее настроение на мрачное, злое, кое не могли развеять ни встреча с Виктором Синявским во Внуково, куда он приехал на своем «Москвиче», чтоб перебросить меня в Шереметьево, к хельсинкскому самолету, ни пятая за нынешний день банка местного синебрюховского «Коффа»…

Если б я только догадывался, как оказалась права Наташка!

– Хэлло, мистер, – услышал я над головой. Я опустился на грешную землю и увидел почтительно улыбающегося бармена, склонившегося ко мне. – «Финнэйр» приглашает вас в Лондон!

Поблагодарив, я подхватил черную адидасовскую сумку с вещами и неразлучную «Колибри» в желтом, основательно потертом за годы журналистских странствий футляре и направился к седьмому выходу, где издали махали мне ручками две стюардессы. Оказывается, я был последним пассажиром.

В Лондоне я поспешил из душного, забитого людьми аэропорта, взял такси и отправился в знакомый мне отель, носивший название «Вандербилд» на Кромвель-роад, что у Гайд-парка, в центре английской столицы, где я уже однажды останавливался. Гостиница не первой свежести, хотя, конечно, не кромвельских времен, но вполне старинная, правда, подвергшаяся заметным переделкам, в результате чего у меня в номере появился стоячий душ в целлофановом «стакане». Зато туалет, как и в прежние времена, располагался в самом конце длиннющего коридора, что, естественно, усложняло жизнь. Но зато – центр города и дешевизна, автомат у входа, где за десять пенсов ты получал в любое время суток двухсотграммовый пакет с холодным, жирным шотландским молоком.

Когда я переступил порог скромного отеля, меня охватило странное чувство и почудилось, что сейчас откроется дверь и войдет, как всегда, небрежно одетый Дима Зотов, спортивный обозреватель русской службы Би-би-си, со своей женой Люлей – тонюсенькой, легкой, как пушинка, гречанкой из Мариуполя, за ними гордо и прямо прошествует Алекс Разумовский, граф и вьетнамский волонтер, люди, скрасившие мне жизнь в Лондоне в ту зиму.

Но Дима погиб в 1979-м, выбросившись из окна клиники, как свидетельствовала официальная версия, хотя, я это знал доподлинно, его выбросили с седьмого этажа, чтобы лишить возможности кое-что поведать миру такого, от чего не поздоровилось бы многим… Алекс исчез и не подавал признаков жизни, хотя я и писал ему в первое время, да потом забросил это занятие еще и по той причине, что в те годы подобные контакты не поощрялись…

Я успел принять душ и собрался прогуляться на Пиккадили, в Сохо, где никогда прежде не бывал, хотя, помнится, Дима Зотов настоятельно приглашал посетить «для общего развития» этот злачный уголок многоликого Лондона. Тут-то и раздался телефонный звонок, и услышал я нужные слова и, несколько разочарованно (опять не попаду на Пиккадили и в Сохо!), согласился на встречу через двадцать минут у «Хилтона», что в двух шагах от «Вандербилда».

В машине, поджидавшей меня (НХ № 2156 светло-бежевый новенький «форд-мустанг», кои, как известно, выпускаются в Англии), сидело двое незнакомцев – седобородый, Питер Скарлборо, и молчаливый, сразу как-то обеспокоивший меня парень в джинсовой куртке.

– Вас ждут, мистер Романько, – сказал бородач и захлопнул за мной дверцу с темным, непроницаемым снаружи стеклом.

Остальное… остальное вы знаете.

4

Если я не ошибался, то взаперти сидел уже вторую неделю, а точнее, девятый день. Конечно, если предположить, что я не валялся в беспамятстве сутками и мне не подсовывали питья с каким-нибудь снотворным. После последнего бесполезного разговора с Питером Скарлборо, закончившегося очередным нокаутом от Келли, меня предоставили самому себе. Ноги мои были скованы, как некогда у галерщиков, короткой цепью, позволявшей сносно передвигаться крошечными шажками. Наручники, правда, сняли, когда я плавал в бессознательном сне, отключенный ударом Келли. Впрочем, правая кисть практически бездействовала, а большой и указательный пальцы страшно распухли, посинели, и я опасался, как бы вообще не остаться без них. Но кому предъявишь претензии, если, кроме знакомой красотки, раз в сутки приносившей еду и загружавшей ее в холодильник, ни Питер, ни бронеподросток не появлялись вообще.

В отсутствии красотки, как выяснилось, ее звали Кэт, я обшарил обе комнаты, куда меня заточили, но вскоре понял, что банда предприняла суровые меры предосторожности. Этот старинный викторианский особняк был выстроен прочно и надежно. Дубовые массивные двери, такие же непробиваемые ставни на внутренних замках, отсутствие телефона и каких-либо достаточно мощных и острых предметов, вроде лома или топора (да что там – они не оставили обыкновенного столового ножа и мне даже сыр приходилось отламывать от куска, если девица забывала его нарезать), практически лишали меня надежд на освобождение. Как я уточнил, эти две комнаты скорее всего были предназначены для прислуги; дверь же, что вела в основную часть дома, оказалась запертой накрепко, и мои попытки с разбега поколебать ее крепость таранящими ударами всех моих восьмидесяти четырех килограммов даже не услышали б, живи кто-то в «хозяйской» части особняка.