Тайна дела № 963 - [20]

– «Серж, я разбудил тебя?

– Да он еще спрашивает, разбудил ли? Спрашивать об этом человека, уснувшего час тому назад! Да кто это, дьявол тебя побери?

– Это я, Олег Романько.

– Кто-кто?

– Да проснись ты наконец! Это – Олег!

– Ты? Откуда ты взялся? Ты – из Киева? Тут все сбились с ног, тебя разыскивая, только Франс Пресс трижды выдавала информацию о твоем исчезновении. Где ты пропадал?

– Я еще не нашелся, Серж…

– Как это, разве я разговариваю не с Олегом Романько?

– Со мной, Серж, но я не свободен, меня держат взаперти.

– Где ты находишься?

– Не знаю. Одно только могу сказать: сейчас я в Шотландии, в Эдинбурге.

– Ты успел получить бумаги?

– Какие бумаги, что ты несешь, Серж?

– Я уже проснулся, не морочь мне голову!

– Серж, о чем ты?

– Как о чем? Разве ты не увиделся с Майклом? Ведь Дивер был у меня в Париже и улетел в Лондон, чтобы встретить тебя! Ничего не понимаю! Дивер раздобыл что-то такое, от чего гром пойдет по белу свету… Ну, может, я преувеличиваю, но это действительно что-то из ряда вон выходящее, – выстреливал слова с обычной для него пулеметной скоростью Серж, и я не стал его прерывать – главное, что не следовало бы говорить, он уже выпалил.

– Серж, – строго сказал я, и Казанкини сразу отключился, как телек, когда нажимают кнопку на дистанционном управлении. – Серж, я никого не встретил. Понял?

– Понял, – осевшим, как в проколотом воздушном шарике, голосом, выдохнул Серж.

– Слушай внимательно. Меня вызвали из гостиницы, возле «Хилтона», что у Гайд-парка, знаешь? – ждал светло-бежевый «форд-мустанг» с номером МХ 2156, незнакомые люди… и вот с тех пор я у них…»

– Дальше – сплошная чепуха. – Питер Скарлборо выключил аппарат. – Что вы скажете на это?

– Только то, что было сказано в разговоре с мистером Казанкини.

– Где бумаги?

– Вы имеете в виду статью?

– Бу-ма-ги… или…

– Никаких бумаг у меня нет, вы это знаете не хуже меня!

– Где они?

– Я понятия не имею, о чем вы говорите!

Келли ударил меня без подготовки, я отлетел вместе со стулом к окну, забранному решеткой и закрытому снаружи ставнями. Я не успел подняться, когда два удара – с левой и с правой – под сердце и в челюсть едва не вышибли из меня дух.

– Мягче, мягче, Келли, – как сквозь вату, услышал я голос Питера Скарлборо.

Голова у меня кружилась, я глотал кровь и языком пытался выяснить, не выбил ли мне этот подонок зубы.

– Я повторяю вопрос: где бумаги?

– Пошел ты… я уже сказал… нет бумаг…

– Келли…

Нужно отдать ему должное: этот бронеподросток не напрасно проводил время в спортивном зале – бил он точно, в самые уязвимые места, и после каждого удара внутри у меня что-то обрывалось, и вскоре все тело было одной сплошной раной, боль наслаивалась на новую боль, и наступил момент, когда я уже практически не ощущал ударов Келли. Наконец и он устал и оставил меня в покое.

– Вы, мистер Романько, сами вынудили нас прибегнуть к такому методу убеждения, ваше упрямство глупо. Ваш героизм, если вы тешите себя такой мыслью, бессмысленен. Келли забьет вас насмерть, и никто не узнает о том, как мужественно вы держались. Я предлагаю эквивалентный обмен: вы мне – бумаги или их нынешнего владельца… вы ведь должны знать, где он находится! – я вам – свободу плюс сто тысяч…

– Рублей? – Я еще не потерял чувство юмора, это было, пожалуй, единственное, что мне удалось сохранить.

– Ну, зачем же так, мистер Романько, мы вам конвертируемую валюту, доллары или фунты, как пожелаете.

– И что с ними делать… меня ж арестуют на таможне… в Москве…

Каждое слово давалось с огромным трудом, потому что физиономия была обработана, как хорошая отбивная перед тем, как ее кладут на сковородку.

– Вы откроете счет в швейцарском банке, это запросто. Ну, а как ими – долларами или фунтами – распорядиться, не мне вас учить.

– Но никаких бумаг у меня нет… со мной нет…

– Это уже, кажется, здравый разговор. Скажите, где они, и мы сами возьмем.

– А меня – куда-нибудь под асфальт или в бетон… знаем ваши приемчики… читали…

– Если Питер Скарлборо дает слово, он его держит.

– Мне нужно… подумать… по… размыслить… – Мысли путались, я едва не терял сознание.

Но Келли не дал мне передохнуть. Он бил минуту, другую, потом я вообще потерял счет его ударам. К сожалению, сознание я так и не потерял, и это только удесятеряло силы мерзавца.

Однако всему приходит конец – и Келли отступил. У меня не оставалось сил, чтоб пошевелить языком. А Питер Скарлборо пристал с вопросами с ножом к горлу.

– Где бумаги, где бумаги, говорите, иначе будет поздно. Поздно! Говорите, говорите…

Голос его долетал до моего сознания и тонул в тумане, не вызывая никаких эмоций. Я согласился в душе, что проиграл, ведь Серж Казанкини успел задать вопрос, который задавать не следовало, но обвинить его в предательстве не мог, потому что, наверное, поменяйся мы местами, тоже непременно поинтересовался бы этим. Когда я задумал позвонить в Париж, у меня был один шанс из ста, что успею дать о себе знать Сержу и отключусь, прежде чем он успеет задать этот трагический для меня вопрос. Я ведь не сомневался, что Питер Скарлборо оставил телефон в комнате не случайно, ему нужен был мой крик отчаяния: он давал ему информацию и мог позволить выйти из тупика, в коем оказались наши отношения, с каждым днем терявшие смысл. Да, я рисковал, крупно рисковал, набирая парижский номер Казанкини, но, как утопающий за соломинку, ухватился за этот шанс. Увы, лишь усугубил положение. Правда, нет худа без добра: со слов Казанкини я понял, что Майкл Дивер на свободе, а не в руках у подручных Питера Скарлборо, и, следовательно, у них нет иного выхода, как продолжать держать меня – единственную ниточку, что может вывести их на искомое.