Тайна Царскосельского дворца - [37]

— Да… Но вообще эта Тайная канцелярия…

— Это учреждение само по себе есть учреждение высочайшей важности и высочайшей пользы для государства, и восстают против него только те, кто не понимает его или чувствует себя виновным пред правым законом!

— Ты успокоил меня, спасибо!.. По-прежнему от тебя пришли ко мне и покой, и утешение! Так выписывай свою камеристку и представь ее мне! Я вполне полагаюсь на тебя и беспредельно верю тебе.

Герцог нагнулся над рукой императрицы и прижался к ней губами с прежним, уже давно забытым, порывом.

Чем-то прежним, отжитым, навеки утраченным повеяло на Анну Иоанновну от этого поцелуя. Она провела рукой по волосам Бирона и проводила его взглядом глубокой нежности.

«Эх, кабы молодость назад!» — шевельнулось в сердце старой монархини.

«Под старым пеплом искорка загорелась!» — насмешливо промелькнуло в уме старого фаворита, и он, пройдя мимо большого овального зеркала, бросил на себя самонадеянный взгляд.

XIV В СТАРЫЕ ГОДЫ

Время шло, и постройка нового дворца быстро подвигалась.

Принцесса Анна, оправившаяся от своего недуга, продолжала грустить о погибшей Кларе и с ужасом вспоминала подробности ее мученической смерти, переданные ей досужими придворными вестовщицами. Она еще сильнее возненавидела Бирона и еще смелее и более открыто высказывала ему свою ненависть.

Тем временем к ней была приставлена новая камеристка, рекомендованная герцогом и лично им вызванная из Риги или Ревеля. Принцесса точно не знала, откуда прибыла эта камеристка, но одного того, что она вызвана и определена Бироном, уже было довольно для того, чтобы внушить принцессе глубокую и непреодолимую антипатию к ней.

Эта антипатия была тем страннее, что принцесса, вообще независтливая, очень любила кругом себя красивые лица, а новая камеристка была положительно красавица. Высокая, рослая, прекрасно сложенная, она представляла собою самый безукоризненный тип женской красоты — правда, несколько грубой, не особенно изящной, но неоспоримой. Человек с развитым вкусом и не рассматривающий женской красоты со стороны ее классических условий, мог свободно пройти мимо Регины Альтан, не заметив ее или даже отвернувшись от нее, но художник, поклонник реальной, хотя и грубой, формы, непременно остановился бы пред ней, как пред натурщицей, специально созданной природой для образов тех женщин, которые обессмертили имя Ван-Дейка.

Впрочем, антипатию принцессы к новой пришелице разделяли многие при дворе.

Регина при всей своей спокойной и невозмутимой вежливости носила в себе особый элемент чего-то протестующего, чего-то задорно требовательного и самоуверенного, отталкивавшего от нее многих. Она никогда ни с кем не спорила, но все высказываемые ею суждения носили на себе печать чего-то неопровержимого, не подлежащего не только спору, но и молчаливому сомнению. Она говорила, точно изрекала какие-либо сентенции, когда же постоянно недовольная ею принцесса Анна открыто и резко возражала ей, Регина уступала и умолкала с таким видом превосходства, с каким взрослые люди уступают и умолкают перед несмышленым ребенком.

Даже к самому герцогу Бирону Регина относилась не только без малейшего подобострастия, а как будто свысока, и ему тоже уступала не иначе как с видом нескрываемого превосходства.

Только перед императрицей гордая немка почтительно и молчаливо склоняла свою выразительную, красивую голову и ей только уступала почтительно и беспрекословно.

К исполнению своих, в сущности несложных, обязанностей Регина относилась очень добросовестно, и самый придирчивый и взыскательный критик не нашел бы, в чем упрекнуть ее; со своими товарками и вообще с сослуживцами она была очень учтива, но отнюдь не предупредительна, и искренних друзей у нее при дворе не было.

По странному противоречию жена Бирона, всегда на веру принимавшая все сказанное и сделанное ее супругом, не только не одобряла выбора Регины, но и ее самой, видимо, не любила и, заметив, что она не внушает особой симпатии принцессе Анне, прямо и открыто заявила последней, что вполне разделяет ее мнение и ее антипатию.

Неизвестно, замечала ли сама Регина недружелюбное отношение к ней всего ее окружавшего, но верно то, что она не обращала на это ни малейшего внимания и держалась совершенно особняком, ни с кем не водя дружбы, ни с кем почти никогда не разговаривая и ограничивая все свои сношения с товарищами по службе отрывочными разговорами о предметах, не выходящих из района ее служебной деятельности.

Гости со стороны к ней тоже не захаживали, и только в выговоренные ею заранее дни она пользовалась отпуском на несколько часов, причем выходила из дворца обыкновенно после обеда и возвращалась домой поздней ночью. Никто не интересовался следить за тем, где она бывала, и только мужская прислуга дворца, относившаяся к Регине с такою же антипатией, как и женская, втихомолку подсмеивалась над ночными экскурсиями «непогрешимой» Регины, на которые принцесса смотрела совершенно равнодушно, никогда не требуя ее в неурочные часы, и о которых императрица вовсе не знала.

Единственным человеком, хорошо относившимся к новой камер-медхен, был принц Ульрих, которого по поводу этого благоволения даже слегка вышучивали при дворе. Эти шутки стороной доходили до принцессы Анны, но, конечно, не возбуждали в ней ни малейшей ревности к нелюбимому жениху.