Тайна брата - [4]

Хочу заговорить с ним, узнать, как так вышло с его отцом, но ребята обходят его стороной, и мне не хочется подставляться. Слабость у нас не в почете. Сажусь между Мартином и Ральфом, позади Кристофа и Феликса.

— Чего ты все на него пялишься? — интересуется Мартин.

— А?

— Ты все время оборачиваешься на Йохана.

Пожимаю плечами.

— Не жалей его. Он должен гордиться, а не плакать. В армии не место плаксам.

— Конечно, — соглашаюсь я, оборачиваясь к доске. В класс как раз входит герр Каппель.

На уроке изучаем траектории. Герр Каппель ставит большую коробку с песком и стреляет в нее железными шариками из маленькой пушки. Мы по очереди пробуем подобрать такой наклон ствола, чтобы попасть в мишень, и мне это удается первому.

— Сегодня твой день, — показывает герр Каппель на мой значок. — Насколько помню, завтра у тебя день рождения.

Значок напоминает о Йохане Вебере, и я бросаю на него взгляд. Тот стоит чуть в стороне, наособицу.

После урока траекторий у нас расоведение, а потом физкультура на улице. Аксель Юнг с двумя парнями из гитлерюгенда ждет нас во дворе. Форма на нем безупречно чиста, а выправка идеальна. Едва построение закончено, он вызывает вперед Йохана Вебера.

— Наплакался? — спрашивает Аксель.

Раздаются смешки, но Йохан спокойно кивает. Подбородок его вздернут, а плечи отведены назад. Он смотрит перед собой, будто Акселя здесь нет.

— Мы не плачем! — Аксель, шагая вдоль наших рядов, перекрикивает нарастающий хохот. — В армии не место плаксам! Ты что? Коммунист? Еврей? — Каждое слово сочится отвращением.

Глаза у Йохана Вебера на мокром месте. И мне почему-то от этого тошно. Я должен быть крепким, как сапог, и телом, и духом, но смеяться вообще не тянет. Мне жаль Йохана, и приходится повторять себе, что нельзя быть таким слабаком.

Набираю в грудь побольше воздуха и задерживаю дыхание. Я сегодня заработал значок. Через два года меня примут в гитлерюгенд. Я уже выучил присягу наизусть. Я буду как Аксель Юнг. Моя семья будет мной гордиться.

Юнг, встав перед Йоханом, смотрит на того, пока над нашим строем не разливается мертвая тишина.

— Твой отец отдал жизнь за фюрера, а ты плачешь? Каково ему было бы знать, что его сын — слабак? Ты должен гордиться. Если хочешь быть солдатом в армии фюрера, надо быть сильным. Пожалуй, мы попробуем тебя закалить.

Йохан утирает лицо рукавом. От выправки не осталось и следа. Плечи поникли, голова висит, а из носа тянется сопля.

— Позорище! — раздается у меня за спиной, и по рядам катится волна хохота.

Юнг сторонится Йохана, будто может подцепить от него заразу.

— Снять рубашки. Сегодня у нас соревнование по боксу. Йохан Вебер против всего класса.

Нокаут

Снимаем рубашки. Солнечные лучи греют голую спину. По команде собираемся в кольцо вокруг Йохана Вебера. В середину круга выходит Аксель Юнг. У него в каждой руке по паре древних боксерских перчаток.

Уронив их на землю, он поворачивается на месте, осматривая ребят, стоящих плечом к плечу. Иные уже проталкиваются вперед, чтобы юнгбаннфюрер пораньше пригласил их на ринг.

Йохан стоит с поникшей головой, будто ему не хватает смелости поднять глаза.

— Ну что, отдадим первый бой герою дня? — Акселю Юнгу приходится перекрикивать гвалт мальчишек, умоляющих выбрать их. Отведя глаза от Йохана, замечаю, что юнгбаннфюрер внимательно смотрит на меня. Он говорит: — Ты заслужил это право. Выходи.

Должно быть, во мне чувствуется какая-то нерешительность, и Юнг хмурит брови:

— Что такое? Не хочешь драться?

— Конечно, хочет. — Мартин толкает меня в круг. — Давай, Карл.

— Ага, давай, Карл! — повторяет Кристоф, к его крику присоединяются другие, и вот уже ребята скандируют мое имя.

— Ка-арл! Ка-арл! Ка-арл!

На меня льются лучи одобрения и предвкушения. Подбираю перчатки. Размер великоват, но подходит Ральф, чтобы завязать их потуже, а потом хлопает меня по спине и желает удачи.

Правда, вид Йохана Вебера подсказывает, что удача мне не понадобится. Он кое-как натянул перчатки, но руки у него болтаются плетьми, а шнурки свисают ниже коленей.

Аксель Юнг поднимает руку, требуя тишины:

— Один минутный раунд на человека. Успеют все. — Сделав шаг назад, он объявляет: — Начали!

Встаю в стойку, левая нога впереди, кулаки у подбородка, но Йохан даже не пошевелился.

— Руки поднял! — орет на него Юнг.

Йохан смотрит на меня, и я вижу в его глазах, как в болоте тоски вскипает злость.

— Руки поднял! — снова орет Юнг. Подскочив к Йохану, он хватает того за запястья, дергая вверх.

Глаза Йохана превращаются в щелочки, он вырывается из хватки. Губы стиснуты, на щеках играют желваки.

— Врежь ему, — говорит Юнг, отступая, — врежь как следует.

Не меняя стойку, сдвигаюсь вбок. Вид Йохана вызывает странную смесь жалости и тревоги. Понятно, что у него на душе кошки скребут и что вскоре его обмолотят, как грушу, но в нем нарастает что-то страшное. Он стоит передо мной, прижав подбородок к груди, кулаки подняты, а плечи гуляют от тяжелого дыхания. Лицо пунцовое, из носа тянется сопля, в глазах плещутся слезы, но кулаки подняты.

Ребята смотрят на нас с любопытством.

— Врежь ему! — разносится крик, и потихоньку весь круг начинает скандировать: — Врежь ему! Врежь ему! Врежь ему!